— Или, скажем, Закконе, — выбирал Спешнев.
— «История тайных политических и религиозных обществ. Инквизиция, иезуиты, свободные судьи, тамплиеры, франкмасоны, совет десяти, карбонарии, иностранцы и т. д.», — послушно прочел по-французски Момбелли.
— А вот старая книга, где подробно говорится об организации обществ на примере масонского ордена иллюминатов в Баварии, слышали?
— Не приходилось, — признался Момбелли, уже машинально читая название вслух: — «Софисты и якобинцы».
Когда Петрашевский пошел провожать гостей к дверям, Спешнев чуть придержал его на лестнице, пропустив Момбелли вперед.
— Он, кажется, не совсем высказывается… Нет ли у них там чего в гвардии?
— Не знаю, но попробую разузнать, — Петрашевский усмехнулся, — об этом тебя допытывал Черносвитов!..
Дорогою, к удивлению своего спутника, Спешнев разговорился:
— Я, Николай Александрович, правда, не имел чести служить, однако волонтером дрался в Швейцарии, во время раздора между радикальными кантонами и Зондербундом.
Момбелли слушал с интересом, но молча о подробностях горных походов и стычек и тогдашнего положения дел в Швейцарии и не выказал удивления даже прощальным словам своего тезки, что он-де решится на все. Про себя лишь подумал, что при всей важности, своей учености барин этот не чужд греха многих путешественников, впрочем, греха простительного — прихвастнуть.
Собрались у Спешнева, как сговаривались, впятером. Момбелли, конфузясь, говорил по-прежнему не очень понятно — о том, чтобы ругать сообща все меры, принимаемые правительством, и поддерживать по-братски друг друга противу неудач и несчастий; и что если соединялись в подобные общества, как, например, иезуитское, со злой целью, то отчего же не соединиться с доброю? Маленький штабс-капитан Львов согласно кивал и только добавил, что дальше обстоятельства укажут, что делать.
— Пусть каждый выскажет, чего он хочет, — сказал Петрашевский, — и вместе займемся разбором всех предложений.
— Это уж какой-то ученый комитет будет, — заметил Спешнев.
А Момбелли не скрыл разочарованности:
— Я думал, мы сегодня сойдемся…
Однако на том и решили — яснее высказать мнения об общих началах и целях общества и как оно должно быть устроено, и для большей ясности к следующему разу изложить эти предметы письменно.
Неделю спустя, как обещались, пришли со статьями.
По просьбе Момбелли начал маленький Федор Львов, его друг. Целью он полагал взаимную помощь, а потом обстоятельства подскажут, как лучше устроить общество.
Спешневу это показалось расплывчатым, он перебил Львова:
— Переворот в России может случиться через несколько лет. Товарищество должно быть готово к тому, чтобы воспользоваться переворотом.
— Я полагаю, мы собрались помогать друг другу, — осторожно возразил Львов. — Если же у нас когда-нибудь произойдут перемены, то чтобы были люди, готовые их поддержать, не спорю, но в подробности, согласитесь, нам пока еще рано вдаваться.
Он вернулся к своей тетради и предложил, с дотошностью химика, из скольких человек должно состоять товарищество и как привлекать новых членов.
Момбелли больше заботило настоящее, нежели будущее.
— Люди добра и прогресса встречаются редко, — с сердцем читал он по своей тетрадке. — Да и они скоро погибают в жизненном водовороте, потому что не могут прибегать к тем средствам, к каким прибегают другие. От разрозненности людей образованных и с передовыми мнениями происходит множество зла. Сколько талантов кончают земное поприще незамеченными! Жар скоро потухает, не встречая поддержки, подавляемый всеобщим эгоизмом. Так покамест этого не случилось, и мы сами не очерствели — соединимся вместе, сольемся сердцем и духом. Станем обнаруживать злоупотребления административных лиц, станем стараться о доставлении известности и славы членам, будем содействовать взаимному возвышению!
— Значит, все это — ради охоты за местами?! — воскликнул с иронией Спешнев.
Момбелли, однако, продолжил чтение, потому что не ответил бы лучше, чем написал:
— У нас в России нет здравого общественного мнения — товарищество наше могло бы дать ему правильное нравственное развитие для исправления многих удручающих жизнь зол.
