Сирен не жалела об утраченном. Было время, когда она согласилась бы на выбранного для нее мужа, если бы он был молод, недурен собой и занимал приличное положение. Теперь все было иначе. Как она и говорила Гастону, сейчас муж означал для нее не больше, чем еще одна обуза. Иногда она думала о балах, приемах и маскарадах, но, так как ей не пришлось вкусить этих удовольствий, она могла отказаться от них без особых сожалений. Вольте всего она желала свободы, свободы распоряжаться своей жизнью, вырваться на волю и найти свое место. Она знала, что сможет это сделать, занимаясь торговлей.
Она не была здесь новичком. Пьер никогда не считал ее отца надежным компаньоном и поэтому в свои торговые экспедиции всегда брал с собой ее. После второй поездки она начала активно помогать им, подсказывать, кие товары выбирать на обмен и вести учет их количества и стоимости, чтобы Бретонов не надували. Пьер и Жан обладали обширными познаниями по части мехов и их ценности, могли производить в уме сложные расчеты, но, как и большинство людей, выросших в дебрях Новой Франции, едва умели читать, а писать — и того меньше. В знак уважения к ее познаниям и свидетельства, что они ценят ее помощь, Пьер год назад подарил ей несколько фунтов индиго, на которые она выменяла у англичан стеклярус, гребни, полированные зеркальца из стали и маленькие железные котелки. Потом она продала их индеанкам в поселке чокто за расшитую кожаную одежду, плетеные корзинки и несколько небольших шкур. Наконец за них она выручила на городском рынке порядочную сумму, достаточную, чтобы купить в два раза больше индиго, чем дал ей Пьер.
Ее деятельность не осталась незамеченной. Приятели Пьера и Жана из среды контрабандистов, с кем они лили и играли в пивной при дороге, смеялись над ними и поддразнивали двух мужчин, божась, что» ими руководит женщина-контрабандистка. Пьер и Жан молча улыбались, пожимали плечами и потряхивали кошельками, где звенели лишние монеты, которые она помогла им получить.
Но ее коммерции мешало то, что, торгуясь, она должна была всегда иметь при себе одного из Бретонов, происходило ли это в лагере англичан, в индейских становищах или в городе. Индейским женщинам это казалось особенно забавным, они всегда интересовались, что за ценности она прячет при себе или какое она совершила преступление, что за ней должны так строго следить. Сирен не видела в этом ничего забавного.
Зато теперь она знала способ, как избавиться от такой защиты. Гастон дал ей ключ. Невинная, вот как он назвал ее. В конце концов, они все защищали, видимо, именно ее невинность. Если бы она перестала быть девственницей, незачем стало бы так волноваться. Как это просто.
Избавиться от причинявшей столько неудобств девственности было не так просто. Если ни одного мужчину не подпускали к ней, потому что она была девушкой, то верно и то, что ей пришлось бы оставаться девушкой, потому что к ней не подпускали ни одного мужчину.
Исключением были только сами Бретоны. Нечего и говорить, что любой из них позволил бы совратить себя, но она отбросила эту мысль еще прежде, чем она пришла ей в голову. Даже если бы братья не были настолько старше нее, в этом все же было что-то неестественное, скорее всего, оттого, что она так долго прожила у них. Гастон мог бы больше подойти ей по возрасту, но она столько ссорилась, работала и играла вместе с ним, что он сделался для нее больше братом, чем возможным любовником.
Конечно, идеальным кандидатом был Гене Лемонье. По многим причинам — его возраст, репутация развратника, то, что он был под рукой, — но, к сожалению, это было невозможно. Если бы она и нашла способ остаться с ним наедине на достаточное время, он был еще слишком слаб для такого дела.
Впрочем, это неважно. Несмотря на то, что эта мысль приносила иллюзию самостоятельности, и на странный жар, охватывавший ее при мысли о том, чтобы обратиться к Лемонье за таким одолжением, она прекрасно понимала, что никогда на это не осмелится. Решение, возможно, и выполнимо, но уж очень оно дерзкое. Должен быть какой-то иной путь добиться независимости.
