Она смотрела, как белые, оранжевые, красные огни вспыхивают перед глазами и разбегаются в стороны, слышала рокот двигателя; резкое торможение заставило ее качнуться вперед, шуршание шин по асфальту стихло. Но «дворники» продолжали щелкать, цок-цок-цок, почти в такт с работой двигателя и ритмом музыки из соседней дискотеки. Два скромных инструмента в оркестре лондонской ночи, подумала она.
– Я не могу больше иметь детей, – сказала она. – У нас… – Она замолчала; мысль об этом резанула ее острее, чем обычно; она провела кончиком языка по нижней губе и уставилась на картину за окном.
Филип притерся к другой машине, стоящей перед ее домом, двигатель он не выключил.
– Спасибо за угощение, – сказала она. – Может, зайдешь?
По его лицу скользнуло какое-то странное выражение, чуть ли не страх.
– Я лучше вернусь поработать.
– Вечером?
– Такой скромный парень, как я, не может заставлять мир вечно ждать его.
– Как и его агент.
– Да. Увы, да.
– Послушай… если ты не против, зайди на минутку – хочу показать тебе открытку и выслушать, что ты о ней думаешь.
Снова по его лицу скользнула тень, и теперь Алекс не сомневалась – это был страх. Алекс смотрела на него, испытывая какое-то смущение и пытаясь понять, что же его так взволновало, что пробило ту несокрушимую броню уверенности в себе, которая обычно его окружала.
Несколько мгновений он сидел, уставясь в ветровое стекло, потом с каким-то отрешенным видом, словно преодолевая внутреннее сопротивление, переключил передачу на задний ход и посмотрел через плечо.
Видно было, что он с трудом, как бы преодолевая невидимую силу, поднимается по ступенькам. Она молча наблюдала за ним – он брел, будто против сильного течения.
Остановившись у входных дверей, Мейн покачнулся и, чтобы устоять на ногах, ухватился за дверной косяк. Лицо его заливала бледность, на лбу выступили капли пота. Он плотно смежил веки, и она испуганно посмотрела на него.
– Филип? В чем дело?
Он поднял на нее глаза; по его лицу стекал пот.
– Все прекрасно, – сказал он. – Со мной все отлично. Это пройдет; сейчас я приду в себя.
– Что такое, Филип?
– Все хорошо. – Он, нервничая, посмотрел на нее. – Нормально. Отлично. – Он улыбнулся.
Едва они переступили порог, их поразил запах – ужасная, омерзительная вонь. Задохнувшись, Алекс кинулась к открытым дверям, чтобы вдохнуть глоток воздуха. Мейн зажал рукой нос и молча смотрел вокруг.
– В чем дело? – Она включила свет в холле – все нормально. – Будто собака…
Мейн покачал головой:
– Нет, это не собака…
Алекс вошла в кухню, прижимая к носу платок.
– А здесь не пахнет, – сказала она.
Мейн спустился по лестнице.
– Наверху тоже нет запаха.
Она вернулась в холл, где запах чувствовался особенно сильно, остановилась на пороге и втянула в себя сырой ночной воздух.
– Это где-то в доме, Филип, – сказала она. – Может быть, дохлая мышь или что-то такое. – Посмотрев на него, она увидела, что он, широко раскрыв глаза, озирается, а лицо у него мертвенно-бледное. – Филип? Почему бы тебе не присесть? Я открою окно. – Она вошла в гостиную и включила свет, и тут же взгляд ее прилип к полу.
Там валялись, словно брошенные в гневе чьей-то рукой, открытка и письмо Кэрри.
Стены резко качнулись, отступая от нее. Пол уплыл из-под ног. Алекс шатнуло, и она врезалась в стенку. Пытаясь удержаться, она оперлась руками о стену, но та, казалось, оттолкнула ее. Алекс сделала несколько неверных шагов и свалилась.
– Алекс? Ты в порядке?
Перед ней все кружилось, но она увидела, что Мейн сверху глядит на нее; казалось, что она видит все издалека: вот она лежит на полу, вот смотрит на Мейна, вот слышит чей-то голос… ей потребовалось несколько секунд, дабы осознать, что это ее собственный.
– Я… я, должно быть, поскользнулась.
Она увидела подплывающую к ней руку; рука поддержала ее и помогла подняться; она уцепилась за Мейна и внезапно ощутила колючую мягкость его пиджака и тепло груди. Она тяжело повисла на нем и почувствовала его сильные спинные мышцы.
– На полу… – пробормотала она. – Когда я уходила, они были под телефоном. Придавленные аппаратом. Кто-то вытащил их.
