Золотой возраст - страница 32

– Конечно, – согласился я, не сомневаясь, что так и будет.

– Может быть, в Риме? – предложил он.

– Да, в Риме, – согласился я, – или на Пика… не помню, как там дальше.

– Или в твоем городе, когда узнаем, как туда добраться. Я разыщу тебя, или ты окликнешь меня, когда увидишь. И мы пойдем рука об руку, и зайдем во все магазины, а потом я выберу себе дом, а ты выберешь себе, и мы заживем, как принцы или положительные герои.

– Вам можно будет поселиться в моем доме, – воскликнул я. – Я никого больше не попрошу, кроме вас.

Он задумался на мгновенье, потом сказал:

– Хорошо! Не сомневаюсь, что ты от чистого сердца. Что ж, я поселюсь у тебя, и никуда от тебя не перееду, даже если все остальные будут очень упрашивать. Обещаю, что не причиню хлопот.

Договорившись об этом, мы разошлись в разные стороны. Я сердечно попрощался с человеком, понимавшем меня, и отправился домой, где всегда был не прав. Как получилось, что все то, что показалось этому незнакомцу простым и осмысленным, дядюшкам, викариям и остальным взрослым кажется пустым дурачеством? Что ж, он объяснит мне это, когда мы встретимся снова. Дорога рыцарей! Как часто она приносит утешение! А вдруг я только что беседовал с одним из тех исчезнувших рыцарей? Вдруг в следующий раз он будет в доспехах? Ему пойдут доспехи. Я постараюсь первым добраться до Золотого Города и увидеть, как сверкнут на солнце его шлем и щит, когда он проскачет по главной улице.

Осталось только найти этот город. Проще простого.

Наверняка, раньше она служила гостиной, где принимали дамы, эта всеми позабытая комната, в которой стояло старое бюро. Бюро это казалось мне особенно женственным, может быть из-за выцветшей парчи, покрывавшей ее, а, может, из-за розово-голубых фарфоровых статуэток, красовавшихся на ее крышке, или из-за изысканного аромата прошлого, исходившего от большой бело-голубой чаши, в которой хранились специально засушенные лепестки и пряности. Чаша закрывалась специальной крышкой со смешными отверстиями. Тетушки брезговали этой далекой комнатой на втором этаже, предпочитая разбирать бумаги и письма, находясь в центре событий и в круговороте других дел. Им необходимо было следить за подъездной аллеей и, одновременно, не спускать глаз с нерадивых слуг и проказничающих детей. Мне часто казалось, что тетушки ушедшего поколения понимали бы нас намного лучше. Даже мы, дети, обожавшие потайные уголки и старые комнаты, не часто поднимались на второй этаж. Определенно в этой комнате не было ничего особенного, что могло бы привлекать наше требовательное внимание. Только несколько стульев с витыми ножками и золоченными спинками, старая арфа, на которой, согласно легенде, играла в былые годы тетя Элиза, угловой сервант с чудом сохранившейся фарфоровой посудой и старое бюро. С другой стороны, в комнате царила особая атмосфера, возможно, благодаря своей уединенности и отстраненности от остального дома: каждый незваный гость чувствовал себя в ней непрошенным, будто за секунду до его вторжения кто-то сидел на этих стульях, писал за старым бюро, касался фарфоровой посуды. Нет, не суровый мир потусторонних сил царил в милой старомодной гостиной, которую мы все же любили, но было очевидно, что она живет своей закрытой от посторонних глаз жизнью.

Дядя Томас привлек мое внимание к тайникам старого бюро. Однажды, он возился в заброшенной комнате (меня он взял с собой, потому что не мог ни минуты побыть в одиночестве) и обратил внимание на это бюро.

– Ух ты! Шератон! – сказал он.

Дядя был сведущ во многих вещах и особенно разбирался в стилях и их названиях. Он открыл крышку и внимательно ощупал пустые ячейки и пыльные панели.

– Прекрасная инкрустация, – добавил он, – тонкая работа. Мне знаком этот тип бюро, здесь где-то должен быть потайной ящик.

Затем, когда я, затаив дыхание, подошел поближе, он неожиданно воскликнул: «Боже! Как хочется курить!» – и выбежал из комнаты. Я остался стоять с открытым от изумления ртом.

– Что за странная штука такая – курение? – задумался я. – Нападает на человека внезапно, где бы он ни был: во дворе, в доме или в роще на прогулке – хватает его, словно злая сила и утаскивает за собой, заставляет повиноваться собственным прихотям. Неужели и меня она одолеет в этом непонятном взрослом возрасте?