Варя не отстранилась от нее. Она закрыла глаза и прошептала:
– Правда. Как только я увидела его.
– Но ты увидела его, когда тебе было тринадцать? Ты уже тогда знала, что полюбила? Откуда? Как? Расскажи? – толкала ее в бок Шурочка.
– Об этом спрашиваешь ты? – Теперь Варя не просто отстранилась, она отшатнулась от Шурочки. – Но ты сама полюбила Алешу еще раньше!
– Алешу… – Шурочка улыбнулась. – Понимаешь, Алеша – это часть меня. Как моя рука… – Шурочка вытянула руку вперед, она слегка дрожала. Пальцы были длинные, рукав из клетчатого твида приоткрывал тонкое запястье.
– Ну-ка, ну-ка! – Варя подалась вперед. – Дай посмотреть.
– На что? – Шурочка удивленно взглянула на подругу.
– Мне рассказывали, что сколько поперечных линий на запястье, столько раз в жизни ты влюбишься. Поверни-ка руку вверх ладонью.
Шурочка подчинилась.
– Смотри. – Варя взяла ее руку в свою. – На самом деле. Одна.
Шурочка засмеялась.
– Вот видишь. А у тебя?
Варя быстро вытянула руку. Ей не надо было себя разглядывать. Она и так знала.
– Одна, – гордо бросила она.
Шурочка хмыкнула.
– Правда. Ты считаешь, что это – он? Наш сэр Майкл?
– Да, – сказала Варя. Вот теперь цвет ее щек мог соперничать только с цветком герани на окне той комнаты, где они спали прошлой ночью. То был дом не слишком богатого, но все еще состоятельного помещика, которому дал письмо Михаил Александрович. Когда-то этот человек держал псовую охоту, а дядюшка приезжал к нему травить зайцев.
На запястье у Вари была всего лишь одна-единственная полоска, этакая поперечная морщинка.
– Какие мы с тобой…
– Однолюбы, – закончила за подругу Шурочка. – Однолюбки, – попыталась она найти слово поточнее.
– Однолюбицы.
– Одновлюбленницы…
Они дурачились, перекидываясь словами.
– Как ты здорово придумала с нашей милой Аринушкой, – фыркнула Варя.
– А как иначе мы освободились бы от нее? Она служит дяде не просто всем сердцем и душой. Но и всем телом.
Варя отшатнулась.
– Что ты такое говоришь!
– Ты поняла меня превратно. Я хотела, чтобы ты поняла, что ни одна ее клеточка не способна служить никому другому. А если она сама лишится здоровья в какой-то своей клеточке, то это значит, она не сможет истово служить дяде.
Варя вздохнула.
– Я думаю, ничего… с ней не будет дурного?
– Корень солодки прочистит ее дня за три. А потом, она же разумная женщина, прикинет, что будет правильно вернуться в Москву, а не гнаться за нами. – Шурочка подмигнула Варе.
– А у тебя… еще есть? – тихо спросила Варя.
– Ты кого-то уже наметила? – Шурочка округлила глаза.
Варя засмеялась.
– Нет, на самом деле?
– Ну… посмотрим… А ты изучала гомеопатию?
– Да, я увлекалась сочинениями Маттеи. Ты слышала об этом итальянском гомеопате? С его помощью я очень скоро и без лишних усилий выучила итальянский, – похвасталась Шурочка.
– Стало быть, ты знаешь не только про корень солодки и его…
– …и как с его помощью развернуть человека в обратную сторону. – Шурочка захихикала. – Если он мешает тебе наслаждаться путешествием.
– Знаешь, я боялась, что хозяева навяжут нам еще кого-то вместо Арины Власьевны, – сказала Варя.
– Нет, они очень деликатные. И потом, они были так смущены. Но я их успокоила, сказала, что Арина уже поехала с нами не совсем здоровой.
– Арина не рыдала, когда ты приказала ей лежать в этом доме? – спросила Варя обеспокоенно.
– Я уняла ее тревоги. – Шурочка растянула губы в хитрой улыбке. – Небольшим знаком внимания. Я дала ей денег на дорогу больше, чем она потратит.
Варя кивнула:
– Ах, как хорошо ты придумала.
Они ехали, рассматривая поля, редкие селения, теперь все чаще на горизонте возникали холмы. Похоже, скоро они пересекут границы Алтая. Дикие цветы, лепестки которых словно вырезаны из крашеной бязи, колебались на ветру на мохнатых невысоких ножках. Они не знали их названия, но сразу полюбили за неброскую красоту.
Широта пространства, свежесть ветра, предощущение чего-то такого, о чем никто, кроме них, не знает, заставляли улыбаться. Все вокруг казалось таким же хрустяще-молодым, как и они сами.
