Вскоре вернулась Франческа.
— Кариачети ошалел от изумления, — сообщила она, — никогда не видела такого счастливого человека.
— Приятно, что хоть кто-то счастлив, — угрюмо заметил я. — А вся наша затея — на грани, катастрофы.
Она накрыла мою руку своей:
— Не кляните себя, никто не мог бы сделать больше, чем вы.
Я присел на козлы.
— Мне кажется, что дальше дела пойдут еще хуже, — сказал я. — Уокер напьется до омерзения именно тогда, когда будет нужен, Курце начнет бросаться как бешеный бык, а я упаду и переломаю себе кости.
Она обняла руками мою забинтованную лапищу.
— Никогда ни одному мужчине я не говорила таких слов: вы человек, которым я восхищаюсь!
— Только восхищаетесь? — осторожно спросил я.
Я заглянул ей в лицо и увидел, что она покраснела. Быстро убрала свои руки и отвернулась.
— Иногда вы меня очень раздражаете, мистер Халлоран.
Я встал.
— Еще недавно вы называли меня Хал. Я ведь говорил вам, что друзья зовут меня Хал.
— Конечно, я ваш друг, — медленно произнесла она.
— Франческа, я хочу, чтобы вы стали мне больше, чем другом. — От растерянности она притихла, и я положил руку ей на талию. — Мне кажется, я люблю вас, Франческа.
Она повернулась ко мне, и я увидел, как она улыбается сквозь слезы.
— Вам только так кажется, Хал. Вы, англичане, люди холодные и осторожные. А я знаю, что люблю вас.
Вот тут во мне все оборвалось, а в темном ангаре внезапно посветлело.
— Да, я люблю тебя. Но я не знал, как сказать тебе об этом, не знал, что ответишь ты…
— Я скажу: браво!
— Мы будем хорошо жить, — сказал я. — Кейп чудесное место… Да что там, перед нами весь мир!
Неожиданно она погрустнела.
— Не знаю, Хал, не знаю, ведь я замужем…
— На Италии свет клином не сошелся, — нежно сказал я, — есть другие страны, в которых развод не считается грехом. Люди, придумавшие закон о разводе, были мудрецами, нельзя же обрекать на пожизненную каторгу с таким человеком, как Эстреноли.
Она покачала головой:
— Здесь, в Италии, в глазах церкви развод по-прежнему считается грехом.
— Значит, Италия и церковь не правы. Я так считаю, даже Пьеро так считает.
Она спросила:
— Моему мужу что-нибудь угрожает?
— Не знаю, но Меткаф пообещал, что его доставят назад в Рим под охраной.
— И все? Торлони не убьет его?
— Думаю, нет. Меткаф сказал, что нет… Я верю Меткафу. Он, может, и прохвост, но я ни разу не поймал его на лжи.
Она кивнула.
— Я ему тоже верю. — Она немного помолчала. — Как только я узнаю, что Эдуардо в безопасности, я уеду с тобой в Южную Африку или в другое место. За границей я получу развод, и мы будем вместе, но Эдуардо должен быть жив и здоров, я не хочу брать на душу и этот грех.
— Не беспокойся, я поговорю с Меткафом.
Взгляд мой упал на киль.
— Но это дело придется довести до конца. Я ведь связан им со множеством людей — с Курце, Уокером, Пьеро, с твоими друзьями, я не могу все бросить. И дело не только в золоте. Ты понимаешь?
— Понимаю, — ответила она. — В твоей жизни должно было произойти что-то страшное, чтобы ты пошел на это.
— У меня была жена, которая погибла из-за такого же пьяницы, как Уокер.
— Я ведь ничего не знаю о твоей прошлой жизни, — сказала она задумчиво. — Как много мне предстоит узнать. Твоя жена… ты очень любил ее. — Она не спрашивала, она утверждала.
Я рассказал ей немного о Джин, побольше — о себе, и мы забыли о времени, тихонько открывая друг другу свои души, как это свойственно влюбленным.
Но тут вошел Курце. Ему не терпелось узнать причину паники. Для человека, который так не хотел отрываться от работы, он был слишком возмущен тем, что его лишили мимолетных радостей.
Я ввел его в курс последних событий.
— Почему Меткафу вздумалось помогать нам? — озадаченно вопрошал он.
— Не знаю и выяснять не собираюсь, — ответил я. — Он может сказать правду, а правда может оказаться хуже наших опасений.
Курце, в точности как я, кинулся осматривать киль.
— Как минимум, еще восемь Дней, чтобы закончить отливку, — сказал я.
— Magtig, — взорвался он, — теперь уже никто не оторвет меня от работы. — Он снял пиджак. — Приступаем немедленно.
— Тебе придется поработать часок одному, — сказал я. — У меня назначена встреча.
