Франческа улыбнулась.
— В коробке лежала кукла, ну, не кукла, а то, что вы называете… кажется, игрушечным маленьким медведем?
— Тедди-медвежонок, — подсказал я.
— Да, медвежонок… я его до сих пор храню. Были в коробке и какие-то безделушки, там же лежало письмо Альберто.
— Однако вы не передали его отцу? Почему?
Она стукнула своим маленьким кулачком по столу.
— Вам трудно понять, что происходило в Италии после войны. Ладно, попытаюсь объяснить. Тогда очень велико было влияние коммунистов, особенно здесь, на севере, и после войны они разорили моего отца. Обвинили его в сотрудничестве с немцами, в том, что он воевал с отрядами коммунистов, вместо того чтобы воевать с фашистами. И это моего отца! Который всю свою жизнь боролся с фашизмом! Они выставили ложных свидетелей, и никто не захотел слушать отца. Его поместья были конфискованы фашистским правительством, а после войны получить их он не смог. Да и как бы ему это удалось, если Тольятти, заместитель главы правительства, был руководителем итальянской компартии! Они сказали: «Он коллаборационист и должен быть наказан». Но даже несмотря на все ложные обвинения, они не осмелились посадить отца в тюрьму, только вот поместья он себе не вернул и теперь нищий.
В глазах Франчески стояли слезы. Она приложила платок к глазам и сказала:
— Извините, не могу спокойно говорить об этом.
Мне стало неловко.
— Ну что вы…
Она подняла на меня глаза и сказала:
— Эти коммунисты с их антифашистской борьбой! Да мой отец в десять раз больше сделал для победы над фашистами, чем они. Вы слышали когда-нибудь о Пятьдесят второй партизанской бригаде?
Я отрицательно покачал головой.
— Ну как же, знаменитая коммунистическая бригада, которая захватила Муссолини. Коммунисты присвоили ей имя Гарибальди. Знаете, сколько человек воевало в этой якобы знаменитой Гарибальдийской бригаде в сорок пятом году?
— Я почти ничего не слышал о ней.
— Всего восемнадцать, — с презрением сказала она. — Восемнадцать человек называли себя бригадой. Да под командованием моего отца было в пятьдесят раз больше бойцов! А когда я поехала в Парму на юбилейные торжества в сорок девятом году, то увидела, что под знаменем бригады маршируют сотни людей! Все коммунистические подонки выползли из своих нор теперь, когда война закончилась и им ничего не грозило. Они шли по улицам, и у каждого на шее был красный фуляр, и каждый называл себя партизаном. Они даже памятник Гарибальди раскрасили так, что на нем оказалась красная рубашка и красная шляпа! Поэтому я и мои друзья не называем себя партизанами. По милости коммунистов слово «партизан» стало насмешкой.
От гнева ее трясло, в глазах сверкали непролитые слезы.
— Коммунисты разорили моего отца, потому что он пользовался авторитетом и выступал против коммунистического влияния в Италии. Он всегда был либералом и придерживался умеренных взглядов. А тех, кто идет по середине дороги, сбивают. Но он не мог понять этого, — сказала она мрачно. — Он-то думал, идет честная борьба. Как будто коммунисты когда-нибудь боролись честно!
История была трогательной и типичной для нашего времени. И совпадала с тем, что рассказывал Курце. Я заметил:
— Коммунисты сегодня далеко не так сильны. Почему бы вашему отцу не подать апелляцию на пересмотр дела?
— Грязь оставляет следы, и неважно, кто ее бросил. Да и лет прошло немало — люди предпочитают не вспоминать то время; к тому же никто, особенно официальные лица, не могут признавать свои ошибки.
Франческа трезво смотрела на жизнь, и я решил, что пора вернуться из прошлого в настоящее.
— Но как это связано с письмом?
— Вы хотите понять, почему я не отдала письмо отцу после войны?
— Да.
Она сдержанно улыбнулась.
— Чтобы понять, нужно знать моего отца. Видите ли, то, за чем вы приехали, имеет большую ценность. Из письма Альберто я поняла, что речь идет о документации и большом количестве золотых слитков. Так вот, мой отец — благородный человек. Он бы все вернул правительству, поскольку правительству это все и принадлежало. И не подумал бы взять себе хоть что-то. Это было бы неблагородно.
Она опустила глаза и стала разглядывать свои руки.
