Гнев Ромео прекратился также внезапно, как начался. Он отпил маленький глоточек кофе, уже подостывшего, и взглянул на Акулова не обжигающе. Но внимательно.
— Я же отчисляю процент, — продолжал бормотать Акула. — Я же нигде вас не обманываю…
— А ты ешь, Андрюша, ешь. — И после того как Акулов, с низко опущенной головой, спешно накинулся на рыбу с приправами, веско добавил: — Обманываешь. Прежде прибыли росли. В последние два месяца они стоят на месте. Что прикажешь подозревать?
— Тягомотное дело, — напряженно признался Акулов. — В Горках Ленинских. Вся обстановочка какая-то тухлая. Председатель колхоза сидит на своей земле, как собака на сене: и сам, говорит, не гам, и другому не дам. В придачу еще мешается эта прошмандовка…
— Твоя бывшая любовь? — с ходу понял Ромео. — Я ведь ее помню. Очаровательная, кроме шуток, была девочка.
— Какая она мне любовь! — Мысли о Маргарите Ганичевой в последнее время так растрепали акуловские нервы, что Андрей, забывшись, повысил голос. И Ромео, как ни странно, простил ему это нарушение регламента.
— У нее от тебя осталась дочь… — задумчиво продолжил Грузовик, который всегда знал о своих подчиненных больше, чем они себе представляли.
— Какая она мне дочь!
«Дрянь-человек», — подумал об Акулове Ромео. И еще мысленно прибавил сильное слово на языке, на котором давно ничего вслух не произносил, но до сих пор еще видел сны. Это был язык детства и отрочества, язык его истинного «я» — того, каким Ромео мог бы стать, родись он в другую эпоху, при других условиях. Когда-то он любил море — едва вспомнишь, так и брызнет в глаза эта бескрайняя синь… Наверное, в прежние времена избрал бы профессию пирата. А что? Тогда эта профессия считалась не хуже других. Отчислял бы процент в казну султана-покровителя и спокойно бы грабил и пускал на дно корабли иноверцев. С иноверцами так поступать не грех. Некоторые средневековые пираты-христиане, он читал, нарочно принимали ислам, чтобы избавиться от греха — и от угрызений совести, а ему даже принимать не пришлось бы… Во-первых, потому, что Ромео и без того мусульманин, хотя, наверное, не очень правильный; а во-вторых, потому, что совесть его не тревожит. Во всем, что он делал и продолжает делать, он видит жестокую целесообразность. Да, он был жестоким, но исключительно потому, что так требовали обстоятельства. За исключением того, первого убийства, он никогда не убивал просто потому, что был на кого-нибудь зол. В сущности, положа руку на сердце, он не злой человек.
А вот Акула — зол. Озлоблен. Но полезен. Так что пусть еще потопчет поверхность земли.
— Ну вот что, — произнес Ромео, и эти слова обладали тяжестью приговора, — с Ганичевой, думаю, ты конфликт уладишь тихо. Иначе какой же ты мужчина? Ас председателем нечего церемонии разводить. Если понадобится, бери у меня людей. Понял? Молодец. А теперь доедай спокойно свою рыбу и уходи.
Сам Ромео ушел, не допив до половины чашку специально для него сваренного кофе — черного, как ночь в горах, как глаза арабской красавицы.
МИХАИЛ РОМОВ — РУСЛАН МАЛЮТИН. СЛУЖЕБНЫЕ НЕУРЯДИЦЫ
— По-моему, Руслан Олегович, — высказал свое мнение следователь Михаил Ромов, кладя папку с делом на стол своему начальнику, — старпом генпрокурора думает, что мы тут даром хлеб едим, груши околачиваем.
Судя по внешности Ромова, он-то груши не околачивал: при его росте, зашкаливающем за метр девяносто, не составило бы труда сорвать с верхушки грушевого дерева любой плод. Длинная костистая фигура Михаила увенчивалась, как трость набалдашником, неожиданно полнощекой, словно от другого человека позаимствованной, головой. Небольшой, слегка кривобокий, в очках с тонкой оправой Малютин, имеющий вид типичного бюрократа, разве только без нарукавников, являл полную противоположность своему подчиненному. Разные внешне, они превосходно ладили между собой. А выволочка, полученная ими совместно от старшего помощника генпрокурора, и подавно способствовала взаимопониманию.
— Все проверяют и проверяют, — высказался прокурор Северного административного округа Москвы Малютин. — Еще ругаются, почему долго работаем. Их бы на наше место. Этот Лейкин — важная шишка, вот все и зашебуршились. Из-за бомжа Васи не стали бы нас трясти.
