Как оказалось, началось все тоже с праздника в честь окончания экзаменов… Однако если выпускники московских школ пришли на Красную площадь трезвыми, то в данном случае спиртное имело место быть. Причем не в форме шампанского, являвшегося для этих подмосковных парней и девушек атрибутом красивой жизни, виденным только в кино, а в форме водки — приметы тяжкой повседневности. Родители употребляли — и ничего, живы, значит, и нам, чтобы повеселиться, надо употреблять. Кстати, сами родители и купили: пусть детишки погуляют, пора в их возрасте приучаться, да привыкнут, куда они денутся. Эх, жизнь наша! А куда деваться от водки и родителей? А куда после школы деваться? В техникуме проучиться, чтобы вернуться образованным в свою подмосковную дыру и все годы молодости и зрелости тянуть лямку за гроши? После эйфории сдачи экзаменов пришло чувство, что все бесполезно, что зря учились, что никогда не пробьются, потому что по ошибке родились… там, где родились. Чувство росло, наливалось темными тучами, требовало выхода.
— А москвичи сейчас по Красной площади гуляют, — бросила первую искру в солому народного гнева Клавка Головкина. Клавка — девушка осведомленная: постоянно в Москву ездит, думает какого ни подвернется московского мужичка на себе оженить, да что-то никто Клавке не подворачивается. Впрочем, если бы даже и не ездила, все равно узнали бы: по телевизору твердили об этом красивом обычае посещения Красной площади после сдачи экзаменов. Но реплика Клавки как-то позволила зримо представить московских ровесников на Красной площади. Тучи продолжали сгущаться.
— У них-то Красная площадь, — подхватил тему Вовка по прозвищу Камень, — а у нас тут и гулять, считай, негде. Только говно месить…
Вовка по прозвищу Камень был главным хулиганским авторитетом, державшим в страхе всю подростковую часть городка. Не то чтобы он был до такой степени силен: просто у него были два старших брата, которые в детстве беспощадно метелили всякого, посмевшего поднять руку на их младшенького, и Вовка привык никого и ничего не бояться. А с возрастом он так расхрабрился, что собрал вокруг себя подходящую компанию, с которой его и подавно тронуть никто не посмел бы. Кстати, братья, которым было уже по двадцать, продолжали оставаться при Вовке телохранителями: он из семьи удался самый хилый, зато самый сообразительный. Правда, сообразительность эта распространялась не на школьную науку, а исключительно на всякие проказы и каверзы, которые немедленно подхватывались остальными. Было в Вовке что-то такое… воспламеняющее.
— Все им! — стукнул по столу один из Вовкиных братьев. — Нам — ничего, все — им! Это разве справедливость?
— Кому, москвичам, что ли? — поняли его с полуслова.
Уточнять вряд ли требовалось. Большинство из них в той или иной мере, изредка или постоянно, испытывали зависть, неприязнь и даже ненависть к таким же парням и девушкам, но проживавшим в столице. Молодые люди из Подмосковья чувствовали себя ущемленными и обделенными по сравнению со столичными сверстниками, которые, если разобраться, ничем не лучше их. Почему, по какому непонятному праву счастливчикам-москвичам дается все, чего ни пожелаешь: и хорошая одежда, и отличная еда, которой здесь не пробовали, и развлечения? А подмосковной молодежи — ничего! Мы кто: люди второго сорта? Ради чего, спрашивается, революцию делали в семнадцатом году?
Если бы молодые люди пили шампанское или хотя бы пиво, может, все и обошлось бы. Но шампанского в их магазин отродясь не завозили, за пивом выстраивалась очередь, да и было оно в те годы не ахти — не праздничное питье, одним словом. А водка — напиток, обладающий способностью увеличивать злобу, если человек уже начал злиться. Вот и в этот раз злость разрослась до небес, как атомный гриб, и подтолкнула к решительным действиям.
— А поехали и мы на Красную площадь!
— Чего там делать? Облизываться на добро московское? Слюнки глотать?
— Москвичек щупать, — подлила неугомонная Клавка масла в огонь.
Вовка от этих ее слов чуть не зарычал:
— Нет уж! Мы их по-другому пощупаем. А ну, берите ножи! Айда щупать столичную «белую кость»!
