Если бы Наташа была дома и Анатолий с ней посоветовался бы, она с негодованием отказалась бы от лекарств, полученных такой ценой. Но Наташа по-прежнему находилась в больнице, и ночь напролет после посещения брата Анатолий в напряженном одиночестве не ложился, обдумывая страшную дилемму, стоящую перед ним во весь рост. Виталий дал ему сутки на размышление — не больше. «Будешь долго думать — бабло потеряешь, — с циничной усмешкой объяснил он столь малый срок. — Либо доходяга ласты склеит без твоей помощи, либо пойдет на поправку, так что угомонить его будет куда сложней». Анатолий, по правде говоря, понимал, что дольше суток в таком подвешенном состоянии он и не выдержит. Мысли мутились, доводы «за» и «против» играли в чехарду. Временами ему казалось, что если он совершит (называя вещи своими именами) убийство, то никогда после этого не сможет открыто и честно смотреть людям в глаза. Если же он представлял финансовую пропасть, в которую им с хронически больной Наташей предстояло падать всю жизнь, сердце сжималось так, словно он уже отверг предложение брата и сожалел об упущенной возможности.
Не последнюю роль в этих мучительных колебаниях играли мысли о возмездии. Если поймают на месте преступления, разоблачат или хотя бы заподозрят — с блестящей карьерой можно распрощаться. За одно только подозрение права практиковать, конечно, не лишат, но пятно на репутации врача тоже много значит, а слухи в медицинской среде распространяются, как нефтяная пленка по поверхности воды — широко и необратимо… Милиция, как ни покажется удивительным, в раздумьях Анатолия Любченко не фигурировала. Он как будто бы сразу уверился, что Виталий предложил ему беспроигрышный вариант, и смерть почти безнадежного больного не вызовет у представителей органов внутренних дел никаких нехороших догадок относительно персонала Института нейрохирургии. В самом деле, нейрохирургия — область сложная, пациенты умирают часто… Так что, если вывести милицию за скобки, речь шла исключительно о сделке с совестью.
Совесть — сговорчивая дама. Не у всех, боже упаси, не у всех… Однако у некоторых, считающих себя порядочными, людей при виде денег совесть теряет свое достоинство и превращается в шлюху. Анатолий Любченко не знал за собой такой черты. Теперь узнал. То, насколько человек слаб перед сильным (по-настоящему сильным) искушением, он испытал, разговаривая на следующий день с Виталием. Виталий снова пришел поздно вечером к нему домой: разговор был не телефонный. О таких вещах необходимо договариваться с глазу на глаз. Насколько вчера Анатолий Любченко был многоречив, настолько же сегодня оказался краток. Он сказал, что согласен, и молча выслушал, кого надо убрать. Игорь Лейкин не относился к числу пациентов Любченко, но Анатолий Сергеевич на ежеутренней клинической конференции, как и все, следил за перипетиями его тернистого пути от смерти к жизни. Анатолий представлял, какую сложную операцию сделал Лейкину профессор Сорокин, знал, что состояние его остается тяжелым, но больной, по всей видимости, выживет. На секунду в нем шевельнулось профессиональное сожаление, как будто он был скульптором и должен был за деньги разбить статую, которую считал шедевром и в которую было вложено много труда — пусть даже и не его труда. Но времени на сожаление не оставалось. Время следовало тратить на подготовку убийства.
Обстоятельства сложились даже лучше, чем он рассчитывал. Никому не показалось странным, что ассистент Любченко заночевал в клинике: это было не редкостью для него, фанатично увлеченного своей профессией, стремившегося не только лечить, но и, подобно медсестре, выхаживать своих больных. К тому же коллеги знали, что случилось с его женой, знали, каково ему возвращаться каждый вечер в пустую квартиру, и сочувствовали… Ничего плохого не заподозрила даже ночная сестра, с которой он столкнулся не на своем этаже: кажется, она потом и не вспомнила, что его повстречала. В конце концов, Анатолий Любченко относился к тому разряду людей, о которых просто невозможно подумать плохо… Ну и, кроме того, повезло, что Алла Коледова на дежурстве, вопреки всем правилам, поддалась сну. Иначе — страшно подумать — второй жертвой могла стать она.