— Здравствуй, законник.
Язык у них простой, правильный, как медный гвоздь.
Вижу, этот хлыщ вспомнил меня, вспомнил Пангдам.
— Вожак банды Черных Крыс, если не ошибаюсь... Абордажный мастер Малабарка Габбал. Так-так. Знаешь ли ты, любезный, что за твою голову обещано сто двадцать монет? — Офицер обернулся ко всем прочим. — Взгляните, друзья. Вы видите своего рода достопримечательность. По всему полдневному побережью Империи этого человека зовут Железным Волком... Так, я не ошибаюсь?
Это он уже мне. Вернулось, гляди-ка, старое имя. Да, я был главным волком, таким волком, за которым без страха идут свои.
— Ошибаешься. Сейчас я никто. Я даже драться с тобой не буду, хотя успел бы убить. Веришь? Держи! — Я протянул меч рукоятью к нему.
Он не стал спорить. Знал, что это правда: убить — успею. Второй раз так выходит между нами. У имперцев про честь свое понятие: они любят, когда лицо как камень, что бы ты в это самое лицо ни говорил. И на лице у долговязого спокойный холод: мол, ну убей... Взял меч, помолчал недолго, потом спросил:
— Кто это с тобой? Такие лица бывают у лунных... С каких пор ты имеешь дело с лунными? Я знаю, ваши брезгуют ими. Кто она?
Ланин выплыла у меня из-за спины. Не глядя на долговязого, сделала какое-то движение правой рукой, голову по-особому наклонила, уметь надо. Целому народу триста лет надо уметь делать такие, Аххаш, жесты, чтобы у моей любимой Гадюки все выходило мило и. легко. Она стоит в своей рванине, волосы как шторм, еще не сказала ничего, а нам всем, и мне, и имперцам тоже, ясно видно, какая куча дерьма этот долговязый, что до сих пор сидит на лошади перед ней.
— Принцесса Ланин из царствующего дома Исфарра. — Чище вроде на языке имперцев они и сами не говорят. Только слова произносит тягуче, нараспев.
Долговязый застыл. Теперь он бы и слез с жеребца, да только хватил его столбняк. Из-за солдатских спин выехал человек в дорогом темно-синем плаще с золотом. Вот чума! За такой плащ можно бы, наверное, целую галеру получить, да еще с гребцами.
— Марк, эти люди мне нужны. Я их забираю.
— Но галиад...
— Властью префекта и прокуратора провинции я забираю этих людей! — Уже в тоне приказа. И чуть дружелюбнее: — А о галиаде не беспокойся, мы с Гаем договоримся.
Поворачивается ко мне:
— Что, Железный Волк, не узнал меня? Темно было, конечно...
Голос! Ну, снасть камбалья, точно.
— Наллан Гилярус, ты, что ли?
— Я.
Алая хроникаГлава 2. «Именем того, кого не ведаю...»
Никогда бы не подумала, что пройдет чуть больше половины луны, а дом префекта Гиляруса уже утомит меня до предела.
О да, сначала все было просто прекрасно: мазь на ожогах и ранах, утишающая боль, купальня под названием «термы», где было вдоволь и горячей, и холодной воды... Мыло здесь, пожалуй, было похуже того, к которому я привыкла, зато набор благовоний и разных прочих массажных масел поражал своим разнообразием. Платье на первых порах, правда, все-таки пришлось носить белое льняное, как ни мечтала я о шелке цвета зари, в который облеклась во сне... Но пока раны мои не зажили окончательно, иначе было нельзя — я не могла не пачкать мазями то, что было на мне надето.
День, другой, третий... а потом я неожиданно поняла, что выживание закончилось. Теперь надо было снова жить и, наверное, жить как-то по-иному, совсем не так, как прежде.
Но это «не как прежде» неожиданно оказалось вывернутым наизнанку.
Во-первых, абсолютно все мелочи быта были непривычными для меня — от расположения комнат в доме до застежек на сандалиях и формы гребней. Я прекрасно понимала, что у каждого народа свои обычаи и не мне, изгнаннице, возмущаться неудобными мне порядками, — но тем не менее продолжала пребывать убежденной, что за обеденным столом надо сидеть, а не возлежать! Но это еще можно было как-то пережить.
Гораздо хуже было то, что я оказалась в мире главенства мужчин. Только теперь, в полной мере прочувствовав, что значит «женская половина дома», я поняла, как свободна была в той, прежней своей жизни, сгоревшей в костре вместе с моими волосами.
Из-за волос-то и начались мои проблемы. Элоквенция, двоюродная сестра префекта, которой меня скинули на руки, только руками всплеснула, увидев мою прическу, и тут же приказала рабыне заказать в городе накладную косу. Я, решив быть последовательной в своем выборе, отказалась, объяснив, что принесла волосы в жертву богу, спасшему меня, — в известной степени так ведь дело и обстояло, а частности Элоквенции были абсолютно ни к чему. Повздыхав, та смирилась, но заметила мне, что так это выглядит «ужасно неподобающе».
