...Она обернулась.
— Прости, ты еще не спишь, Малабарка?
— Нет.
— Я хотела бы попросить тебя, Малабарка, об одной мелочи, которая, быть может, незначима для тебя, но для меня важна.
Ну да, конечно, принцесса. Я бы сказал попросту: «Хочу то-то и то-то. Как?» А она, видишь, узоры по деревяшке вытесывает... «незначима для тебя»...
— Что?
Она отвечает необыкновенно резво и с досадой:
— Дай я волосы тебе помою, наконец!
Серебряная хроника Глава 7. Сталь и золото
Я не ожидала, что он так покорно наклонит голову под водопад — даже сейчас, после всего, что случилось с нами. Если уж и среди наших мужчин забота о своей внешности часто считается чем-то недостойным, то что говорить о каких-то варварах, тем более морских!
Но он был — иной. Или не был, а стал... я не знала. Я и про себя сейчас ничего не знала.
Волосы Малабарки, такие жесткие с виду, оказались куда тоньше и послушнее моих — таким не глина потребна, а скорее яичный желток. Да только где его взять на морском берегу — разве что слазить в лес, разорить гнездо, но делать такие вещи я не умею и не люблю... А кожа его в тех местах, где я к ней прикасалась, была горячей, особенно по сравнению с моими давно замерзшими пальцами. Его кожа, заласканная солнцем, она и не могла быть иной...
Никогда бы не подумала, что мне будет так приятно прикасаться к мужчине. Просто прикасаться, без всяких задних мыслей, просто ощущать живое тепло кончиками пальцев и быть счастливой от одного этого. Может быть, потому, что он был моим, а я — его. Ни о ком, даже о Кайсаре, я никогда бы не могла сказать, что он мой.
Гребня у меня, разумеется, тоже не было, а ведь такое добро надо расчесывать, пока влажное, иначе так перепутается... Но все, что я могла для него сделать, это подсушить его роскошную гриву остатками зеркального облачения. Какая все-таки замечательная ткань, прах ее побери, не хуже льняных полотенец воду впитывает.
За все это время Малабарка не проронил ни слова. В конце концов я начала ощущать от этого некоторую неловкость: я не умела понять, приятно ему или же он просто из уважения ко мне покоряется женскому капризу. Я всегда так плохо разбиралась в людях...
— Твои волосы... Они даже влажные вьются. — Я сказала это только для того, чтобы как-то сломать эту стену молчания. — Ты — человек моря, и они — как волна за волной... А я человек берега, и у меня они прямые, как трава. И жесткие, как трава, которую сожгло солнцем... — По-моему, неловкость между нами лишь усилилась оттого, что я все это выговорила, и я окончательно смешалась.
— При том, что у вольного народа волосы чаще прямые, а у ваших лунных, наоборот, волнистые. — В глазах Малабарки что-то мелькнуло, когда он это сказал, и я вдруг поняла, что он с не меньшим усилием пытается сломать эту стену неловкости со своей стороны. — Но мы с тобой — неправильные.
— Да, — я попыталась улыбнуться ему, — мы оба неправильные. И видимо, с самого рождения.
Неожиданно он протянул руку и взял в горсть мои волосы:
— Не жесткие. Кто это вбил тебе в голову?
В безумии отречения я отхватила волосы где-то по линии подбородка, то, что осталось, даже шею мне не прикрывало. Поэтому Малабарка, трогая их, невольно коснулся моей шеи на полпути между ухом и затылком — и от этого прикосновения я так и вздрогнула.
— Никто не вбил. Просто они в любую прическу ложатся с огромным трудом. — Я произнесла это, как в тумане, лишь бы отвлечься от прикосновения, которое ударило меня, словно молния из хвоста недобитого рыбаками ската. — Вот возьму теперь и буду всю жизнь так носить, а то с длинными одна морока.
— В Империи так ходят только рабыни. Не боишься?
— Тогда чуть-чуть отпущу, чтоб можно было на затылке стянуть. Но ни в коем случае не длиннее, чем у тебя сейчас: то, что длиннее, в костре сгорело... А ты что, хочешь увезти меня отсюда в Империю?
— Больше некуда. Маг’гьяр не терпят чужаков. Куда еще? Не в Ожерелье же. Там нас продадут в рабство на третий день.
— И не в Имлан, прах его побери совсем... — Слова цеплялись одно за другое, но все это уже не имело никакого значения. Мы выговаривали их, как во сне, словно пытаясь отгородиться от того, что творилось с нами обоими — да, и с Малабаркой тоже, я понимала это каким-то уголком сознания, которого у меня раньше никогда не было...
