— Недавно подарили внучонка. Как, думаешь, зовут? — Никонов тоненько рассмеялся. — Базара нет. Где Лева, там Лёша. В честь Алешки Бойцова.
На другом фотоснимке — красивая барышня лет двадцати в шляпе, на фоне пальм и моря, определенно за границей. Очень похожа на мать, наверное, такой была Таня (Аня? Лада?) во времена строительства ГЭС.
— Дочурка Вера. Замужем за генералом, у нас, там. Тоже обещают скоро наградить дитем.
— А мой еще не думает жениться.
Никонов с явным недоумением уставился на него и прыснул от смеха.
— Что, что?! — засверкал глазами мнительный Хрустов. — Не торопится — и молодец.
Никонов, видимо, о чем-то уже проведал, но решил не торопить события..
— Любви все возрасты покорны. — Он подмигнул. — Дело сладкое. Я бы сам бы еще, да Танюха говорит: застыдят…
Из кухни тут же выглянула, как кукушка, Татьяна Викторовна:
— Ты чего, чего там?! Детей показал? Дай сюда, Галке покажу! — И понесла оба фотоснимка на кухню. — И сам зайди-ка сюда.
Никонов, пожав плечами, ушел.
Мы с Хрустовым молчали. Сергей Васильевич вернулся от женщин, сделал умильное лицо, завел речь о другом.
— Галка говорит, на вашем участке ты вишню к яблоне прирастил… Ну, Мичурин! Как тебе удается? И какая ягода? А смородину с жимолостью не пробовал?
— Можно любые плоды совместить, а вот Россия уже расколота.
— Да брось, чего ты опять?! Я вот лопату давно не держал в руках. Может, сходим по утрянке, помогу по огороду.
— Не знаю, как насчет лопаты, а рабочий класс уже готов взять власть в свои руки! Ты же, говоришь, видел меня по телику? — Хрустов выпрямился, грудь колесом. Он более не мог ходить вокруг да около. — Что скажешь, человек из номенклатуры? Ограбили страну?
— Левка, ты серьезно?! — Никонов натужно расхохотался. — Во дает! — И жестом призвал и меня посмеяться. — Разве не ты в девяностых с мегафоном бегал: «Даешь свободу мысли!»?! Мне присылали «Луч над Саянами», читал про тебя. И правильно ты призывал. А где свобода, там предпринимательство… побеждает талантливый.
— Талантливый?! Это ты называешь талантом?! — Хрустов тоже, как и Никонов, оглянулся на молчащего гостя, на меня. — Если у воров бывает талант, то конечно! — Он ощерился, ноздри расширил с красными точечками по краям. И ткнул пальцем в друга юности. — Они тебя… купили!
— А не пошел ты на хер!.. — зашипел вдруг Никонов, оглядываясь на кухню. — Ты думай, что говоришь! — Он вскочил, едва не опрокинув стол. — У них денег не хватит! Я о другом… Нужна была свобода или так и сидеть бы мордой в чемодане?! С твоим-то характером, которым я всегда восхищался!
Хрустов мучительно смотрел вверх, на друга, готовя в ответ пламенную речь.
Стоит ли разъяснять современному читателю, что описываемая встреча происходит в начале ХХI века, а с плакатами бегал Лев Николаевич в конце восьмидесятых, когда умерли подряд несколько старых генсеков и взошел на мавзолей почти юный по шкале Политбюро Горбачев с чернильной кляксой на лбу. И когда началось — пусть медленное, но все же — послабление.
Но кто без греха? Кто, скажите, не доверялся надежде? Кто не страдал от недостатка кислорода в конуре в шесть квадратных метров общаги-барака? Когда действовал закон: я начальник, ты дурак. Право же, скажите мне, кто сейчас бросит камень в этого худенького сутулого человечка, всю жизнь увлекавшегося новыми идеями и честного до дурости, — в Лёвку Хрустова? Разве только «Ландкрузер» нового русского, проезжая мимо, швырнет из-под широкого колеса в него горстью валунов — и не потому, что не поддерживает мыслей Хрустова (он знать не знает его!), а только из высокомерия и самодовольства, с привычкой скоростной езды хоть по трупам. Или это я лишнего? Среди новых русских (все-таки приматы) встречаются и вменяемые люди, прочитавшие хотя бы пару страниц Нового завета и семь первых страниц «Мастера и Маргариты»…
— Ты всегда был в оппозиции… понимаю, это бодрит… особенно если рядом девочки… — вдруг миролюбиво хмыкнул Никонов и сел, зевнув во всю пасть, тем самым как бы давая понять, что не принимает всерьез опасность и теперешних отношений Лёвы с властью. — Н-но все равно… я кое-какие меры принял…
