— Что праздновали? — удивился Цибуля. — Якой такой еще праздник?
— Простой, — криво ухмыльнулся длинный. — Окончание работ. Река сама рекультивацию сделала. Наводнение как жахнуло, еле технику успели увести. И где плотина, где отвалы все сровняло. Обрадовались все. А Рыжий, сука, откуда-то канистру спирта приволок. Непонятно где и прятал, гад! Говорил, у вертолетчиков перекупил, за золотишко. Ну и нажрались. Слово за слово, давай все обиды поминать. А из Куцего бригадир как из моей задницы наковальня. Вложили ему от всей души. Я полез защищать, и мне монтировкой по зубам досталось. Весь вагончик разбомбили, рацию вдребезги! Труба, в общем…
Отставив почти нетронутой кашу, длинный замолк, взял кружку с чаем и так же морщась, начал осторожно пить.
Рассказ гостя произвел сильное впечатление, все сразу же зашумели, загалдели. Кто начал вспоминать похожие случаи, кто просто высказывал свое осуждение. Между тем длинный, не расставаясь с кружкой, тихонько вылез из-за стола, отошел в сторону и уселся на ствол лиственницы, принесенной на берег недавним половодьем. К нему так же с кружкой чая в руках подсел Гарик и начал что-то выспрашивать. Судя по всему, они давно друг друга знали. Оба худые, мосластые, с короткими стрижками.
— Как они похожи, — невольно сказал я.
Андрей оторвался от кружки, глянул в сторону поваленной лиственницы, и, продолжая прихлебывать чай, заметил:
— Тоже, видно, сиделец, уголовничек… Видишь, все пальцы синие от наколок? Такие всегда найдут о чем поговорить.
Тем временем закончили разговор и бригадиры. Они вышли из вагончика, и по багровому лицу Чапая я понял, что тот чем-то очень недоволен. Увидев, что мы до сих пор обедаем, бригадир свирепо рыкнул на нас, разогнав по рабочим местам.
В тот же день прилетел вертолет с начальством. Прибыл сам Мациевич. Сухо поздоровавшись с встречавшими, он прошел в вагончик в сопровождении обоих бригадиров, и вскоре оттуда снова раздался надрывный мат.
Заседали они с полчаса. Подступал вечер, и вертолетчикам хотелось до темноты вернуться на базу. Мациевич вышел из вагончика с таким красным лицом, словно побывал в нашей бане. На ходу он бросил обеим бригадирам и длинному парню странную фразу:
— Ну, это вы ему объяснять будете сами.
Несмотря на свой гнев, Мациевич забрал обоих пострадавших и полетел с ними в сторону лагеря первой бригады.
Первые дни мужики только про это происшествие в первой бригаде и говорили. На вопросы Иванович отвечал, что артельщиков вывезли на следующий день, рассчитали и, вычтя серьезную сумму, отправили домой.
— Везет же Рыжему, — вздохнул Плаксин. — Поди уже в вагоне-ресторане водку хлещет да к проводницам пристает.
— Во-во, он такой, черт, — поддержал его Потапов и поделился воспоминаниями: — Ехал я раз с ним в одном купе… Эх и срамота! Каждую ночь к себе какую-нибудь бабу да притаскивал. А мне неудобно! Лежишь на второй полке, притворяешься, что спишь. А этот гад еще толкает в бок спрашивает: «Ты-то будешь?» Эх и гад! — под смех мужиков здоровяк беспомощно разводил руками.
У Потапова была своя, очень тяжелая история. Ему было уже за сорок, когда он женился. Родилось двое детей, но вырастить ему их так и не довелось. Играя во дворе, дети залезли в старый списанный магазинный холодильник. Хватились их лишь под вечер — мало ли где бегают деревенские дети. Всю ночь искали по дворам, шарили в речке. Лишь к обеду следующего дня догадались заглянуть в холодильник. Потапов поседел за какие-то полчаса. После похорон не выдержали нервы у жены, как ни следила за ней вся родня, она все-таки убежала из дома и бросилась под поезд.
Насколько я понял, деньги сами по себе для Потапова ничего не значили. Важна была работа. Только в ней он находил покой, и, как сам признавался, переставал видеть во сне лица мертвых детей.
Дни снова потянулись в однообразной работе, август перевалил за свою середину, и Сибирь начала напоминать о том, что лето идет к концу. С реки по утрам потянулись холодные туманы, густая роса держалась на высокой таежной траве до самого полудня, не поддаваясь лучам уставшего за лето светила. Зато тайга раскрасила себя рубиновыми россыпями малины, смородины и черники. Грибы можно было косить косой, наливались ароматной мякотью кедровые орехи. А у нас по-прежнему правил только один закон: работа превыше всего.
