Звезды, звезды. Помогите ему. Помоги ему, Боже. Он уже так много сделал в жизни. Он, маститый профессор, великий путешественник, неутомимый труженик; так трудиться, как он, могли немногие, и он это знал. Поэтому он и сделал в жизни так много. Неужели жизнь кончена?.. И кончена именно сейчас, когда он встретил любовь, женщину, которую хотел встретить всю жизнь?..
Да почему ж кончена. Что ж это за предчувствие странное такое.
Роман докурил сигарету. Бросил ее в сухую пахучую траву. Июль кончается. Лето на исходе. Завтра август. Солнце находится в знаке Льва. И позже, чуть позже, под утро, можно будет увидеть, как огромный звездный Лев медленно ползет на брюхе по черному небосводу, держа в зубах огромный красный рубин – звезду Регул.
Роман вдохнул ветер с моря и пошел обратно в палатку. Светлана спала, закинув руки за голову, как ребенок. Он зажег спичку и миг, другой полюбовался ее детской позой, ее сонным лицом, чуть припухлыми губами, послушал спокойное, размеренное дыханье. Лег рядом с ней. По привычке, резким движеньем, засунул руку под подушку – проверить, тут ли револьвер. Револьвер был под подушкой, меч – тоже. И холодное оружье, и огнестрельное. Во тьме, обнимая спящую Светлану, он засмеялся. Отобьемся от всех, если что.
После прихода в экспедицию бомжа Ильи они с Серегой перестали дежурить в отдельной палатке, сидеть в засаде. Приустали. Увидели: бесполезно. Убийства прекратились, так же, как непредсказуемы были прежде. Над Гермонассой стояла спокойная, звездная ночная тишина. Даже в палатке пахло перегнивающими у берега водорослями, густым, томящим и терпким запахом йода – крови земли.
Он уже погружался в сладостное, медленно качающее его на солнах море сна, как у палатки раздался шорох.
Он не успел еще опомниться, хотя уж привскочил на локте, но не успел сунуть руку под подушку, за револьвером. Полог распахнулся. На пороге палатки, со свечой в руке и с револьвером – в другой, стоял человек.
Роман разжал побелевшие губы, выдохнул: Бог мой.
На пороге палатки стоял Леон.
– Мне надоело ждать, – он разлеплял рот еле-еле, будто нехотя, выталкивая слова. Слова ронялись холодно, как тяжелые, холодные капли. – Давай меч. Вы все мне надоели, ублюдки. Я устал вас убивать. Я мог бы перестрелять вас всех в палатках, сейчас, пока вы все дрыхнете. Но я не стану этого делать. Мне все обрыдло. Мне обрыдли вы, жалкие энтузиасты, последние идиоты, гадкие романтики. Мне обрыдли мои хозяева. Я не хочу больше работать на них. Я мальчик на услугах, мальчик сбегай-в-лавку-за-селедкой, мальчик-принеси-вина, мальчик для порки. Мне мало платят. Касперскому платят гораздо больше. Касперский гребет баксы лопатой. Мне же шпыняли все времч, все, пока я работал на них. Я понял: я должен действовать сам. Я должен и могу взять сам то, что тягаете вы друг у друга, суки. Что вы отнимаете, делите, за что стреляетесь, за что платите бешеные бабки. Я устал прислуживать. Я тоже хочу владать. Я тоже хочу быть господином! – пронзительно крикнул он.
Светлана, голая, стремительно вскинулась на матраце, взвизгнула, закрыла обнаженную грудь руками, простыней. Леон с вожделеньем глядел на нее.
– А тебя, красивая сучонка, – сказал он, искривив рот, – я поимею на глазах у твоего хахаля. Когда подраню его так, что он и шевельнуться не сможет. Сможет только смотреть. Достаточно я на вас насмотрелся уже, голубки. Слишком сладко целовались ваши клювики, патока капала. Вам все было нипочем. Вокруг вас убивали, а вы друг на друга не могли насмотреться. Ведь это же нехорошо как-то, Роман Игнатьич, вы не находите?!..
Светлана зажала рот рукой. Роман обернулся к ней.
– Тихо, родная, – он был очень бледен. Оранжевый язычок свечи, как свет масляного светильника, озарял его снизу. Тоже нагой, в одних плавках, среди откинутых простыней, смуглый, он был похож на древнего бога, царя. – Не вздумай кричать. Не буди никого. Сейчас мы разберемся.
Он видел только одно – дуло револьвера, черным глазом глядящее на него.
– Чего ты хочешь, Леон?.. Мне кажется, ты с ума…
Он заорал на всю палатку надсадно. Он не дал ему договорить.
