Эдвард даже не стучит. Я слышу его шаги возле нашей каюты, а потом то, как открывается, скрипнув, злополучная дверь.
Он проходит внутрь, с озабоченным лицом выискивая меня в тесном пространстве. В самую последнюю очередь смотрит за дверь, на стенку перед входом, и только тогда видит весь масштаб бедствия.
— Изабелла…
Я низко опускаю голову, при всем желании не в силах унять слезы. Веду себя просто отвратительно, но и чувствую, стоит заметить, далеко не лучшим образом.
Эдвард понимает. Он делает два шага вперед, оказавшись рядом со мной. Привлекает к себе, наплевав на шампанское, и как ребенка гладит по волосам. Мокрым, сладким и слипшимся.
— Больно? Ты сильно порезалась? — тихо и тревожно зовет муж.
Многозначно мотнув головой, приподнимаюсь на цыпочках, уткнувшись носом в его шею. Руками не решаюсь обнять по-настоящему, боюсь измазать. От меня теперь за километр будет пахнуть шампанским.
— Нормально…
— Что нормально? Тебе нужно к доктору? — придирчиво переспрашивает Эдвард. Пробует ненадолго отстранить меня. — Покажись мне.
Напрасно. Сейчас мне совершенно, мне совсем никак нельзя от него отрываться. Вряд ли есть еще один человек на свете, к кому в эту минуту хочу прижаться сильнее. И никогда, никогда больше не позволять себе дать согласие на танцы с сомнительными людьми. Особенно с мужчинами. Особенно из круга тех, кто регулярно посещает подобные мероприятия.
— Я туда больше не пойду, — вместо того ответа, что хочет муж, выдаю я, — не проси меня.
— Как это случилось? — он несильно потирает мои плечи через тонкую материю платья.
— Мы танцевали, а потом он…
— Что он сделал?
— Сказал… он сказал… — я чувствую себя отвратительно, пересказывая этот эпизод. Я задыхаюсь, я не хочу о нем говорить, я не хочу о нем слышать, и мне до жути неприятен факт, что сама не смогла противостоять мистеру Иффу. На что же я тогда вообще гожусь? Эдвард не станет каждый божий день, каждую минуту ходить со мной рядом. Так как же жить без умений самозащиты?
— Алес оскорбил тебя? — скулы Каллена сводит, на лице появляется гневное и презрительное выражение, тон сатанеет. И все это при том, что пальцы остаются такими же нежно-трепетными. — Скажи мне, Белла!
— Он предложил мне с ним переспать, — четко, не утеряв ни одного звука, шепчу я. Тихо-тихо, но все же слышно. Эдварду точно слышно. И злится он уже куда больше, нежели прежде. — За большую сумму, чем предлагаешь ты.
Сглатываю, сморгнув слезы. Не решаюсь посмотреть ему в глаза. Говорю словно бы в никуда:
— Они все, Эдвард, и он тоже — они все считают, что я проститутка. Как их «сестры», как их пассии… они так решили…
— Они вправе думать все, что хотят, — безапелляционно заявляет мужчина. А потом, легонько чмокнув меня в лоб, все же делает шаг назад. Вынуждает отпустить его. Остаться одной. — Мы отплывем на материк через полчаса. Я попрощаюсь с Аро и поблагодарю за теплую встречу, — холодным жестким голосом говорит мне Эдвард. Поправляет свой воротник, свои запонки и, повернувшись к двери, обвивает ее блестящую ручку. — Я скоро вернусь, Белла.
Этого — сначала его допроса, потом его ухода — мне хватает. Пропадает родной запах, лицо, губы, руки, успокаивающее меня, — ничего не остается. Пустая и закрытая золотая клетка. Дорогое убранство, потрясающие ароматы, вкусная еда и, несомненно, драгоценная одежда. Разорванная, правда…, но это неважно. Не думаю, что это последнее платье, что у меня будет.
Совершенно не стесняясь своих действий, садясь на пол, подтягивая колени к груди. Запрокидываю голову, обхватываю себя руками.
Похоже, я была излишне самоуверенной, когда так нагло заявила, что справлюсь с этой жизнью богатых и знаменитых, не позволив себе и на секунду забыть, ради чего все это делаю.
Никудышная из меня золотая рыбка…
