Знание-сила, 2004 № 01 (919) - страница 41
Это наше общение завершилось в 1990 году книгой о Матвее Петровиче Бронштейне. Вклад Виктора Яковлевича в эту книгу гораздо больше числа страниц, написанных им. Он принес с собой живое ощущение человеческой среды Физтеха и атмосферы времени. Он щедро делился этим ощущением, особенно при встречах, в беседах, когда личное легко соединялось с общественным. В Москве у него всегда была масса дел, но каким-то образом его занятость не нарушала доверительный и, я бы даже сказа.!, задушевный тон наших бесед. Мне дорого воспоминание о наших прогулках по коридору издательства, в котором я зарабатывал на жизнь, и о наших разговорах, можно сказать, "о смысле жизни". Неожиданно, хотя и к слову, он прочитал мне серию стихотворных автоэпитафий в духе Бернса — Маршака, в которых ехидничал о собственной персоне — о своей мнительности, о стремлении объять необъятное.
Это было неожиданно, поскольку к другим В.Я. относился гораздо более бережно. В том числе и ко мне, оберегая, в частности, от возможных неприятных последствий слишком частых визитов к вдове М.П. Бронштейна Лидии Корнеевне Чуковской. Быть может, уже надо напомнить, что ее "антисоветское" правозащитное поведение единодушно осуждалось в те годы всем просоветским народом.
Советская жизнь предоставила занятную возможность убедиться в основательности его предостережений. Как-то раз, раскрывая конверт, надписанный знакомым стремительным почерком, я вынул из него письмо, написанное почерком совсем иным и неизвестным мне. Письмо обращалось к некоему Гене, но не мне (В.Я. обращался всегда по имени-отчеству). Не сразу я сообразил, что некий советский человек, который по долгу службы читал мои и не только мои письма, перепутал конверты. Эту деталь советской жизни полезно иметь в виду, когда глазами свободного человека читаешь публикации, относящиеся к ушедшей — надеюсь, навсегда — эпохе, и видишь дипломатические усилия тогдашнего писателя, чтобы сказать пусть и не всю правду, но и не солгать.
Виктору Яковлевичу было что сказать, но двигало им вовсе не только стремление сказать свое слово в истории науки. Сейчас, оглядывая совокупность любимых персонажей Виктора Яковлевича, приходит мысль, что его пристрастия были скорее не научного, а душевного характера. Он более заботился не о жрецах науки, а о ее работниках, к которым судьба была неблагосклонна. Подтверждает это наблюдение и последний его герой — Фриц Хоутерманс. о нескладной жизни которого В.Я. почти успел написать книгу (доведенную до публикации его последним соавтором Б.Б. Дьяковым).
С момента моего знакомства с Виктором Яковлевичем прошло больше двадцати лет. За это время мой взгляд на соотношение науки и ее истории сильно изменился. Сейчас язык у меня вполне поворачивается, чтобы отвести современной науке лишь несколько помещений в Храме истории науки. Пусть эти помещения и оборудованы по последнему слову техники и получают наибольшее финансирование, все же это лишь подсобные помещения. Новое научное знание, которое там выращивается, связано единой кровеносной и нервной системой со всей историей культуры.
И в бронзовеющих фигурах великих деятелей науки, установленных на постаментах в окрестностях храма, я уже вижу живых людей, которым ничто человеческое не чуждо, но истина дороже многого. Я уже знаю, что классикам науки тоскливо в своем бронзовом одиночестве, и они всегда рады побеседовать с искателем истины и с естествоиспытателем. А от того, что на их безупречно выглаженных одеждах видны складки и потертости, их вдохновенные эксперименты и теории выглядят гораздо более впечатляющими и поучительными.
В этом изменении моего архитектурно-научного мировосприятия огромную роль сыграл Виктор Яковлевич, и я ему за это очень благодарен.
Сегодня элитные управленцы оказываются в центре общественной жизни — это порог нового этапа развития российского бизнеса, науки и образования. Об их подготовке мы беседуем с признанным и в России, и за рубежом специалистом в области менеджмента, профессором Олегом Самуиловичем Виханским, деканом Высшей школы бизнеса МГУ имени М.В. Ломоносова.
