Разве у нас был когда-нибудь выбор между бедностью и богатством?
Не знаю уж почему, но все это мероприятие выглядело как-то искусственно (хотя все участники были люди симпатичные) и напоминало расплодившиеся сейчас в США «новые ритуалы». Я вовсе не хочу сказать очередную гадость про американцев. Но я все время ощущала разительный контраст по сравнению с подлинностью и глубинной необходимостью для нас наших когдатошних посиделок.
Какие бы ни были у этого явления социальные, исторические или национальные корни – все равно это было прекрасно и интересно. И до сих пор наивысшей похвалой в устах эмифантов, возвращающихся с вечеринки – будь то «в Бристоле, в Марселе, в Кейптауне или в Торонто», – становится фраза: «Посидели, как в Москве».
Недавно нам процитировали Гребенщикова: ностальгию испытывают те, у кого ничего не получилось, и они любят вспоминать те времена, когда еще не знали, что у них ничего не получится. Что-то в этих словах есть, хотя «не получилось» отнюдь не у всех, а у многих участников наших музыкальных сборищ не просто «получилось», но еще и в высшей степени. Конечно, тоска по утраченному духовному раю включает еще и ностальгию по молодости – известно ведь, что даже прошедшие войну и лагеря ностальгически вспоминают эти времена. Но это не все.
По-моему, дело в том, какую интенсивность имела эта тяга к культуре и какое место она занимала в нашей вынужденно урезанной, неполноценной жизни. Как и в случае досуга, в большой мере ограниченного чтением, у нас вообще было очень мало возможностей для самовыражения.
Недавно я разговаривала с 40-летней болгаркой, «сестрой» по бывшему соцлагерю. В какой-то момент, здраво оценив свою жизнь на родине, она решила сделать все от нее зависящее, чтобы уехать за границу, например, во Францию (по каким-то сложным историческим причинам жителям Болгарии формально легче переехать именно во Францию). Единственным способом это сделать было стать научным работником. И она им стала. Итак, она уехала во Францию, где сумела получить место доцента в университете. И только теперь поняла, что по-настоящему ее интересует не наука, а бизнес. Но как это можно было постичь в стране, где никакого бизнеса не было по определению, а любая инициатива подавлялась?
Я думаю, и со многими из нас происходило нечто подобное, – подавленные инициативы и потенции обращались в духовные устремления. Все так или иначе заметили, что с началом перестройки многочисленные семинары и регулярные сборища разом сошли на нет. Кто-то (хотя бы на время) увлекся политикой. Кто-то уехал за границу. Многие вдруг поняли, что наконец-то можно работать и здесь, в России, завели собственное дело или просто кинулись зарабатывать деньги. Доктора наук переквалифицировались в бизнесменов не только потому, что у них не было вариантов выживания. Вернее было бы сказать, что, живи они в других обстоятельствах, они вообще не стремились бы в науку, а сразу выбрали бы бизнес.
Слава Богу, нашему поколению интеллигенции еще повезло: те, кому к концу 80-х было около сорока, успели самореализоваться. Вдруг востребованными оказались филологи, преподаватели иностранных языков, просто хорошие преподаватели; нашли себе место и те, кого интересует издательское дело. Один наш близкий друг, о котором всегда было ясно, что он чрезвычайно талантлив буквально во всем: за что бы он ни брался, уже недели через две он становился просто экспертом, будь то астрология или починка компьютеров, – так вот, он стал просто миллионером. Стал исключительно благодаря мозгам и организационному дару, создав фирму компьютерного обеспечения.
Как известно, мозгами Россия всегда была богата. Но у человека, занятого серьезным делом, увлеченного им, совершенно естественным образом остается меньше времени на «культурный досуг». Главное, однако, даже не это. Главное то, что теперь это время воспринимается именно как досуг, а не как основное наполнение жизни.
И в этом жизнь в России довольно быстро стала походить на жизнь в любой нормальной стране. Где самое главное – есть ли у тебя работа и дает ли она тебе возможность жить так, как ты хочешь. Некая программистка в России терпеть не могла свою работу. Уехав в Штаты, она, естественно, нашла себе место в компьютерной фирме. И вдруг оказалось, что работа ей нравится. «Как же так, – недоумевала ее оставшаяся в России сестра, – ты же ее всегда терпеть не могла, свою работу». «Да ведь теперь мне за нее какие деньги платят!» – был ответ.
