В вину Теллеру поставили то, что он дал в распоряжение властей довод отстранить Оппенгеймера от военнонаучных дел. Насколько этот довод помог властям, сказать трудно. Правительство и без того хотело избавиться от отца атомной бомбы, почему-то невзлюбившего бомбу водородную. И наконец, сам Оппенгеймер сильно облегчил задачу своим недругам, когда признал, что некогда сознательно давал ложные показания представителям службы безопасности, и объяснил эту свою ложь слишком просто: «Потому что я был идиот». Маловразумительная и высокомерная лаконичность.
Лаконичность, видимо, ценится больше, чем вразумительность. Во всяком случае, так можно подумать, если иметь в виду два высказывания Оппенгеймера, прочно вошедшие в анналы ядер но го века.
В ноябре 1947 года Оппенгеймер публично заклеймил свою профессию: «физики познали фех. и это знание они уже не могут утратить». Это высказывание всерьез и надолго (если не навсегда) ввело в заблуждение гуманитарную часть прогрессивной общественности. Сорок лет спустя писатель Алесь Адамович допытывался у Сахарова о «комплексе Оппенгеймера», о синдроме вины физиков и не верил своим ушам, когда услышал, что не было ничего такого у знаменитого гуманитарного физика.
У многих физиков, включая Сахарова, было чувство профессиональной и моральной ответственности, побуждавшее их объяснять обществу, что ядерное оружие – это не просто новый тип оружия, что ядерная война смертельно опасна для человечества. Но грех – это нечто другое, это некое конкретное действие, совершенное человеком в определенное время и в определенном месте. В том ли был грех, что физики в Великобритании и США начали разработку ядерного оружия – в самом начале мировой войны, когда были серьезные причины думать, что такая работа ведется в гитлеровской Германии (где было открыто деление урана)? Или грех был в том, что в 1945 году, после победы Объединенных Наций в Европе (или в Азии) физики не устроили погром в своих ядерных лабораториях и не уничтожили все свои отчеты и все оборудование?
Если кто-то из физиков мог чувствовать свой личный атомный грех, то это четверка светил, которая 16 июня 1945 года рекомендовала правительству США применить атомное оружие против Японии. Четверку составили три нобелевских лауреата (Э. Лоуренс, А. Комптон, Э. Ферми ) и Оппенгеймер, который, наверно, сыграл не последнюю роль, раз подписал документ от имени всех четверых. Надо, правда, иметь в виду, что атомную бомбардировку Японии считали оправданной многие физики, лично не причастные к этой рекомендации (как, например, главный теоретик Лос-Аламоса Ганс Бете, пользующийся огромным уважением за свои научные и моральные качества). Они доверяли военным расчетам, согласно которым продолжение войны с Японией неядерным оружием привело бы к гораздо большим потерям и солдат, и гражданского населения. Никто не доказал, что неядерные массированные бомбардировки Токио гуманнее атомной бомбардировки Хиросимы. Или что «доядерные» массовые злодеяния Второй мировой войны, совершенные до 6 августа 1945, уступают «ядерным». Так или иначе, нет исторических данных считать, что Оппенгеймер познал свой фех, совершенный 16 июня 1945 года, и спустя два года распределил его на всех физиков.
Другая лаконично-загадочная фраза Оппенгеймера родилась в 1954 году по поводу успешной идеи водородной бомбы: «Когда вы видите что- нибудь технически аппетитное, вы устремляетесь вперед и делаете это, а спорить о том. что с этим делать, начинаете уж после того, как достигли технического успеха». Эта формулировка безответственного технического професса подчеркивает противоречивость предыдущей позиции Оппенгеймера – оппозиции созданию водородной бомбы. Против он был по двум главным основаниям: утверждая моральную неприемлемость нового оружия массового уничтожения и говоря о его технической неосуществимости. Но если нечто неприемлемо этически, то какая разница, насколько оно осуществимо технически? А если нечто неосуществимо, то зачем говорить о моральности? И как согласовать аморальность водородной бомбы и моральность атомной?
