Со средневековым мифом о неизбежности для всего мира третьей эпохи истории, эпохи свободы в европейские умы вошел очень архаичный миф всеобщего возрождения. В эпоху Просвещения он принял вид уверенности в грядущей победе разума и обновлении, в результате этого, истории. В разных вариантах представления, связанные с этим, развивают Лессинг, Конт, Фихте, Шиллинг, Гегель, Маркс.
Мифы средиземноморско-азиатского мира нашли в Марксе одного из своих самых ярких, прямых и законных наследников. В учении Маркса о пролетариате, например, узнается архаический миф о справедливом герое-искупителе, который своими усилиями и страданиями в борьбе со Злом радикальным образом улучшает онтологическое состояние мира; а в идее бесклассового общества принимает один из своих бесчисленных обликов древнейшая мифологема золотого века. Своей мифологической подоплеке далеко не в последнюю очередь обязаны Маркс и марксизм их неслыханным по масштабу влиянием в XX веке.
Подобные идеи только потому и работают, только потому и сворачивают громадные исторические пласты, только потому и оказываются убедительными прежде всякой логики, что они, по сути дела, никакие не идеи. Это именно мифы – которые не убеждают, а образуют естественную среду человеческого обитания, потому что отвечают очень издревле сложившимся формам восприятия человеком мира. Рациональные, научные построения ничуть им не противоречат, поскольку работают внутри их на их основе.
Но существенно раньше потрясением для сознания европейцев стало открытие Америки и ее народов, которые жили в совершенно иных мифах. Свое, привычное перестало чувствоваться единственно возможным, а значит,безусловным.
Мифологическое сознание возрождает себя на любых материалах. Открытие Америки, ставшее одновременно открытием самой возможности существования иных культур, тут же породило новые мифы: о добродетельных дикарях, которых не коснулась европейская испорченность. Отсюда стала расти очень влиятельная впоследствии мифологема «естественного» – которое приравнивалось к «простому», «непосредственному», «подлинному» и противопоставлялось «искусственному» как «ложному», «произвольному», «испорченному». Она впоследствии приживалась в достаточно разных по устройству и происхождению системах взглядов.
Мифологема «естественного» породила, в числе прочего, совершенно уже исследовательский, научный и философский – то есть вполне рациональный – интерес ко всему «естественному»: естественная религия, естественное право – характерные объекты внимания мыслителей XVII века. Поскольку же статус «естества» был высок, миф – известный более под именем «предрассудков» – естественным быть просто не мог. Он объявлялся порождением искажающей, искусственной культуры, заблуждением испорченного грехопадением человека. Разум, наоборот, оказывался практически синонимом вложенного Богом «естества»: «естественная религия» была одновременно и «религией разума».
Новая эпоха началась под знаком борьбы с «суевериями». Распространялись и укоренялись ценности, связанные с научным отношением к миру: высокий статус наблюдения, опыта, принципа сомнения в исследовании, независимости суждения.
Казалось бы, конец мифу! Тем более что к язычеству (с которым миф в сознании тогдашних европейцев обыкновенно и связывался) Реформация – в отличие от возрожденческого гуманизма – была крайне немилосердна, ho именно эти благочестивые усердия совпали с чудовищным всплеском мифологического мышления и чувствования; процессы над ведьмами длились, между прочим, аж до второй половины XVIII века! Пик этого пришелся на XV столетие. По всей Европе – двигавшейся в своем развитии, казалось бы, к рационалистическому Новому времени – пылали костры. В существовании и вредоносности ведьм не сомневались ни католики, ни протестанты.
Сам Френсис Бэкон-уж на что здравомыслящий человек и противник суеверий – не сомневался нив существовании ведьм, ни в том, что с ними надо бороться. С другой стороны, гуманисты Возрождения считали и возможным, и нужным возвести в ранг науки магию, которая позже, несомненно, зачислялась по ведомству мифологии и суеверий. Миф, как мы видим, не только совместим и со «здравым смыслом», и с наукой, и с высокой религиозностью – он залегает в их глубине, образует самую их основу.
