Вот ввалилась большая группа "двуглавцев" с известным фанатизированным, эпилептическим юношей Голубевым во главе... Они идут радостные, сияющие...
- Пришили, пришили его... - слышны восклицания некоторых из этих черносотенцев, объясняющихся на воровском жаргоне стольного града Киева...
Так были уверены они в осуждении Менделя Бейлиса...
Вот засуетились пристава... Вот повалила публика на свои места... Ввели Бейлиса, ввели в последний раз туда за решетку, на скамью подсудимых...
Он бледен как смерть, взволнован, но владеет собой...
Вошли судьи.
Публика стоит.
Тишина необычайная, жуткая, тревожная... Многие крестятся, плачут...
- Суд присяжных идет! - раздается властное, восклицание: - прошу встать!
Все не шелохнулись, все и без того стоят..
LХХVIII.
Приговор суда присяжных.
Старшина подал вопросный лист председателю. Быстро просмотрели первый вопрос.
Там, сзади судейских кресел сплошная стена чиновников, военных...
Все охвачены волнением...
Вот один, смотрите, как тянется он к председателю, как хочется ему узнать, прочесть заветные слова...
Он бледен и большой открытый белый пластрон его манишки еще более оттеняет эту смертельную бледность лица...
Вот председатель - тоже бледный, взволнованный - переворачивает лист, а тот, наклонившийся, вдруг выпрямляется, шатается, я думаю, что он вот-вот упадет и его лицо {189} покрывается зеленоватым оттенком, который бывает у тех, кто впадает в глубокий, долгий обморок...
На него страшно смотреть...
Надежда рождается в груди и сердце бьется еще сильней..
А присяжные?
Только некоторые из них стоят понурыми, а вон те смотрят открыто в лицо всем и новая уверенность окрыляет душу...
Старшина читает, читает ровно, долго - вопросы такие длинные, - и когда на первый вопрос ухнуло: "да, доказано!" - жуткое шуршание пронеслось повсюду и бледность лиц стала еще страшней, еще ужасней...
Вот читается второй вопрос, еще более длинный, и кажется, целая вечность проходит здесь перед нами в этой духоте судебного заседания.
И наконец:
- Нет, невиновен!..
Отчетливо и громко произносит старшина...
И Мендель Бейлис, стоявший все время, как столб, вытянувшийся, выросший, плотно схватившийся за барьер решетки места подсудимого, сразу исчезает - безмолвно падает, на скамейку, на пол, опять вскакивает, хватается за барьер, и опять падает, и лишь глухой стон, стон без слез говорит нам, что он еще жив...
Ему дают воды. Все молчат. Жутью веет в зале... Бейлис кланяется присяжным, благодарит их и опять падает.
Зала, оцепенелая, вдруг пробудилась, зашевелилась, возликовала...
Председатель, отпуская домой, благодарит присяжных за их громадный труд... Его слова почти не слышны, они деланы, натянуты и злобны...
Присяжные торопливо уходят...
Двуглавцы, союзники - огорчены, пришиблены, растеряны. Они не ожидали такого результата и их самоуверенность быстро испаряется.
В публике истинное ликование. Многие крестятся. Вчерашние поклонники и поклонницы обвинителей, сейчас, со словами: "Слава богу! Слава богу! Оправдали!!", - передают друг другу, счастливую весть и так радостно смотреть на них, что теперь, хоть в эту последнюю минуту, их совесть {190} озарена сознанием добра и справедливости, и что, может быть, эти минуты освежат их стремлением к жизни иной, чем человеконенавистническое злопыхание черносотенных организаций...
Зал быстро пустеет. Все стремятся на улицу...
LXXIX.
Определение суда.
Очень скоро выходит снова суд и объявляет свое определение. Подсудимый Мендель Бейлис, в силу состоявшегося оправдательного вердикта присяжных заседателей, по суду оправдан.
- Вы свободны!.. - объявляет председатель.
Усиленный конвой, все время тщательно охранявший Менделя Бейлиса, при этих торжественных словах, единым взмахом вкладывает сабли в ножны, и сухой лязг рукояток как бы подтверждает и заключает последнее действие громадной драмы, так долго длившейся в Киеве и завершившейся в здании киевского окружного суда.
Бейлис до семи часов вечера оставался в здании суда, когда под усиленным конвоем, свободный и оправданный от страшного кровавого навета, возведенного на него и всех его единоплеменников, в тюремной карете был вновь доставлен в тюрьму, где, сдавши все казенные вещи, он через участки, чтобы подписать различные бумаги, отправлен был под конвоем домой, в дом Дубовика, управляющего заводом Зайцева. Здесь ждала его трепетная семья, пережившая столько несравненного горя и унижений.
