Но было еще и тщеславие. Он привез с собою из лесов десяток рассказов — надо попробовать их опубликовать. Осенью 1946 года Храмов пошел в редакцию одного из популярных органов. Вот почему в начале этой главы мы говорили, что нам еще придется вернуться к периодическим изданиям.
Напустив на себя застенчивость, которой вовсе не испытывал, Храмов вошел в большую комнату литературного отдела, где по четырем углам стояли письменные столы. Увидев не сидевшего, а стоявшего за столом слева у окна мужчину, Храмов безошибочно определил, что он и есть заведующий. За другими столами сидели женщины.
Отделом литературы в этой редакции заведовал человек лет пятидесяти. Отменно вежлив, прекрасные манеры, очки в тонкой, как намек, золотой оправе. Его можно было бы отнести к тому типу мужчин, который принято называть англизированным, если бы не чичиковское брюшко.
Храмов робко поздоровался, зав спросил, что ему угодно. Храмов подошел поближе, вынул из портфеля рукопись, отпечатанную на машинке, и сказал, что принес рассказ. «Вообще-то надо бы вам сдать ее в наш отдел писем, но раз уж вы пришли прямо к нам… — Зав протянул руку. — Давайте». Храмов по неопытности думал, что рассказ тут же и будет прочтен, но на сей раз ошибся. Респектабельный зав заглянул только в последнюю страничку, чтобы узнать, каков объем рукописи. А Храмов успел за это время разглядеть среди раскиданных по всему столу журналов и бумаг две яркие обложки — журналы «Лайф» и «Лук». Он смотрел на них так, словно увидел наконец на прилавке в магазине давно разыскиваемый галстук. Английский он изучил, но читал только классику, а ему хотелось узнать, что такое современный язык. Наблюдательный зав перехватил его взгляд и спросил с симпатией:
— Вы знаете английский?
— Да, немного. Самоучкой.
Зав бросил его рассказ на стол и сказал по-английски, указывая на стул:
— Садитесь, пожалуйста. Кем вы работаете?
Храмов сел и, чувствуя уже неподдельную застенчивость, ответил тоже по-английски:
— Я аспирант института стали.
— Сколько вам лет?
— Тридцать.
Зав опять заглянул в последнюю страницу его рукописи.
— Ну что ж, рад познакомиться, Евгений Петрович. Меня зовут Анисим Михайлович. У вас прекрасное произношение. Никогда не подумаешь, что вы самоучка.
— Всю войну слушал английское радио. Я жил в лесу на кордоне, приемник мы не сдавали. — Храмов был польщен безмерно, он весь сиял.
— Минуточку, — сказал зав по-русски, взял рассказ и подошел к женщине, сидевшей у окна в другом углу. — Алла Михайловна, голубушка, прочтите в ближайшее время, пожалуйста. — Вернулся к своему столу, выдвинул из правой тумбы ящик, достал пачку журналов «Лайф», протянул их Храмову: — Вот, возьмите. Я вижу, вы заинтересовались. Эти, на столе, я только что получил, еще не читал. Но и эти не старые.
— Спасибо. — Храмов даже растерялся, что редко с ним случалось. — Но как же…
— Вернете, когда явитесь получать отказ. — Зав повел очками в сторону женщины, которую звали Аллой Михайловной.
Шутка могла бы прозвучать двусмысленно, если бы эта женщина не была в столь почтенном возрасте. Храмов положил журналы в портфель.
— Огромное спасибо. Извините. — Он поклонился, но Анисим Михайлович не прощался, вышел вместе с ним.
В коридоре Анисим Михайлович взял Храмова под руку и заговорил совсем другим тоном, очень доверительно:
— Вам когда-нибудь приходилось заниматься редактированием?
— Нет. — Храмов чувствовал себя удивительно свободно с этим человеком, хотя они были знакомы всего пятнадцать минут. — А почему вы спрашиваете?
— Не хотите попробовать?
— А это что?
— Очерки, статьи, рассказы.
— На русском?
— Да. Переводные. С английского. Я потому и говорю с вами, что вы знаете язык.
— И оригиналы есть?
— Есть. — Анисим Михайлович остановил его в небольшом холле. — Хотите попробовать?
— С удовольствием.
— Подождите меня.
Он вернулся с голубовато-серой папкой в руке.
— Вот. Здесь сорок страниц. И оригиналы. Сможете принести через неделю?
— Постараюсь. А править прямо на этих страничках?
— Да.
— Карандашом?
— Можно чернилами.
— Ясно.
— Запишите на всякий случай мой рабочий телефон.
