Своим содержанием комедии о Фантомасе чиновников из Госкино смутить не могли. Более того: в работах Юнебеля обнаружился и благоприятный для Москвы социальный контекст. Чиновники буржуазного госаппарата от министра внутренних дел и комиссара Жюва до многочисленных полицейских выставлены сборищем кретинов. Хотя общественная критика вряд ли входила в число главных задач Андре Юнебеля, он походя позволил себе высказать в адрес французских властей то, о чем в отношении родного советского строя даже пикнуть не осмеливался ни один официальный отечественный художник. В комнате у журналиста Фандора стоит русская матрешка — при желании и этот символ расшифровывается как знак симпатии либерального обозревателя парижских газет к далекой Стране Советов. Кроме того, шуточки англичан над французами и наоборот вполне можно принять за отражение разногласий между странами НАТО. Париж в ту пору намеревался покидать военную организацию Североатлантического союза.
Однако кинопродукция Юнебеля все-таки заключала в себе большую опасность для советских пропагандистов. Фильмы о Фантомасе — яркая демонстрация привлекательности западного образа жизни. Приключения Жюва и Фандора в глазах жителей Владивостока и Калининграда выглядели ничуть не более фантастическими, чем те совершенно реальные кинокартинки повседневной французской, итальянской, британской жизни, на фоне которых разворачивался комедийный сюжет. Самые смелые советские представления о невозможном, запредельном, невообразимом, невиданном заграничном шике вместила в себя сцена из первой серии «Фантомаса», в которой обворожительные женщины демонстрируют открытые платья и украшения из бриллиантов на парижской Terrasse Martini над Елисейскими Полями под музыку джазового оркестра. За красавицами с тонкими улыбками наблюдают преуспевающего вида мужчины. Из этих фильмов извлекали то, чего нельзя было почерпнуть из советской печати и из казенной советской культуры: новые фасоны нарядов, новые модели причесок; чужой, запретный, но столь желанный для миллионов код социального поведения.
Более умопомрачительных, более ярких, более приталенных платьев, чем на аппетитной Милен Демонжо, более элегантных нарядов и шляпок, чем на роковой Элен-Мари Арно (леди Бэлтхем), при умеренном советском быте шестидесятых невозможно было и вообразить. Примерно тогда в обиход в качестве ключевого символа «загранки» стало входить выражение «французские духи». Кажется, фильмы о Фантомасе просто пропитаны этим дурманящим запретным запахом. Венцом потребительской роскоши стал костюм «Тысяча и одна ночь»; в этом наряде, подаренном Фантомасом, полуобнаженная невеста Фандора является на бал к маркизу де Ростелли.
>© Sunset Boulevard/Corbis/РФГ
>Милая непосредственность Милен Демонжо на киноэкране — плохой пример для комсомолок.
Милая непосредственность и раскованность «прелесть какой глупенькой» Элен, которая не расстается с сигаретой, даже преследуя Фантомаса в вертолете, не стыдится жарко целовать возлюбленного, даже оказавшись на глазах посторонних, — плохой пример для комсомолок. Но боже мой, каким притягательным был этот порочный пример! Как подкупало это невероятно вежливое, истинно французское обхождение продавца с покупателем, официанта — с посетителем ресторана, портье — с гостем отеля: сплошные «Пожалуйста, мадам! К вашим услугам, месье!». Ах эта пленительность бульваров Парижа, атмосфера античных руин Рима, горный воздух Шотландии (хотя снимали в лесах под Булонью), голубизна Средиземного моря, роскошь замковых интерьеров; непринужденная элегантность, с которой остроумные, веселые, неунывающие люди носят удобные красивые наряды, общаются друг с другом, влюбляются, живут…
Мой знакомый, которому в год выхода «Фантомаса» на московские экраны исполнилось го лет, назвал феномен воздействия картин Юнебеля на советское общество «прикосновением иной эстетической среды». Каждого чужая среда касалась по-своему. Этот мой приятель был больше всего поражен тем, что кареты «скорой помощи» могут быть не только автомашинами заводов «РАФ» или «ГАЗ», но, оказывается, и роскошной марки