Но хотя Сандру вполне устраивали ее соседи, она ни с кем не подружилась. Она была одиночкой по натуре и инстинктивно не доверяла Лос-Анджелесу. Что-то здесь было не так, однако что именно — непонятно. Вокруг все такое яркое и разноцветное: кабриолеты, солнечный свет, рестораны, набитые красотками, будто корзины с цветами на залитом солнцем кладбище. Очень соблазнительно.
Даже ветер избегал этого места и сидел в пустыне, как цепной пес. Поначалу Сандра думала, как замечательно, что здесь нет ветра, но вскоре узнала, что Лос-Анджелес расплачивается за вечно прекрасную погоду ежегодным нашествием Санта-Аны,[8] селями и пожарами. Тут уж кто угодно заскучает по снегу, который может заботливо укрыть даже такую дыру, как Огайо.
Когда ветер наконец добрался до города, он не стал с ней разговаривать. Горячий и сухой, он летел из пустыни к океану, словно измученный жаждой безумец, сея новые неведомые споры сумасшествия. Он тряс пальмы, как погремушки, стучал в окна, как в тамтамы, бессвязно бормоча, трепал ей волосы, но сказать ему было нечего. Однажды вечером, когда все жаловались на Санта-Ану и Сандра почувствовала, что ветер покинул ее, раздался стук в дверь. Говорят, если теряешь друга, пусть даже выдуманного, всегда остается пустота и нужно быть начеку, не то в нее проникнет голодный призрак. Окна загремели, когда Сандра открыла дверь. Это была Таня с верхнего этажа, современная живая версия голодного призрака.
— Привет, ты еще не свихнулась от этого ветра? Слушай, ты здесь новенькая, и мы не подруги… тут рядом открылся новый бар, мне бы не помешал коктейльчик, но не могу же я пить одна в такую ночь.
— Подожди, я только пальто возьму, — сказала Сандра.
Таня стояла на пороге и поправляла прическу, перебирая пряди огненно-рыжих волос. Она выглядела так, будто ее короткое зрелое тело только что вытащили со склада и на нем еще висели куски леопардового меха, черной сетки, красного шелка и пластиковой бижутерии, которые раскачивались, когда она угрожающе передвигалась на девятидюймовых каблуках. Ее ярко раскрашенное лицо расплывалось в улыбке со всем нетерпением проститутки, когда она, словно на блюде с петрушкой, пихала вам в лицо свой бесценный атрибут — пару безумно дорогих сисек. Средневековый шедевр дизайна и камуфляжа, Сандре она показалась слишком уж вызывающей, но в то же время очаровательной.
Сандра решила, что рядом с искусственной Таней ее естественность смотрится скучно. Из длинных светлых волос можно было сделать конский хвост либо распустить их, больше ничего. Она была стройная и гибкая, носила только черное и никогда не использовала косметику. Да ей и не нужно было. Люди притворялись, что не замечают ее красоты, но такая красота не забывается, она преследует вас всю жизнь.
Самое главное отличие между ними заключалось в манере общения: для Сандры гораздо важнее было то, о чем она молчит. Таня же не затыкалась ни на минуту. На собеседника обрушивался град ложных фактов, авторитетных мнений и непримиримой агрессии. Она говорила только о сексе, причем со всеми без разбора. Если бы не ее чувство юмора, она давно бы пала жертвой гнева благопристойных граждан. Пока Сандра собиралась, Таня пустилась в непрошеные рассуждения о том, как правильно заниматься оральным сексом и что она говорит тем, кто не дотягивает до ее уровня.
— Католики никогда не лижут, и негры тоже. Католики считают, что это грех, а негры не видят в этом кайфа. С евреями наоборот, им всегда мало, готовы заниматься этим всю жизнь. Если б можно было постелить там ковер и провести электричество, они бы не вылезали оттуда. Американцы все разные, смелые, однако сдержанные. Сделают, что захочешь, но без особых эмоций. Самый лучший секс у меня был с бродячим мормоном — ох, и страстный оказался мужчина!
— Не знала, что религия помогает вычислять, как человек ведет себя в постели.
— Разве она еще в чем-нибудь помогает?
— А как быть с атеистами?
— Либералы! Ну да, конечно, мозги людям трахают, вот и всё. Спокойные, слишком умные, все у них по Фрейду. Клуб рядом, через квартал, можем пешком пойти. Про азиатов-буддистов, или как их там, — не знаю. Наверно, они медитируют сами с собой, одной рукой. — Выставив вперед бедра, она широко улыбнулась и сделала непристойный жест.
