Волга была ярко-синего цвета, как и небо, а посередине реки солнце отражалось на мелкой ряби ослепительным золотом. Блики играли, переливались, и глаза начинали болеть, когда долго смотришь на это чудо природы.
Раздался гудок, еще один. По реке шел теплоход. Белоснежный трехпалубный теплоход, направляющийся в Углич или еще куда, казавшийся сверху маленьким и напоминающий белую же речную чайку. Вид был потрясающий, и Сергей впервые порадовался тому, что выбрался-таки на природу из этой душной и пыльной летом Москвы. Вот где настоящая средняя полоса, самый расцвет среднерусской природы.
С Карявкино раздался одинокий удар колокола, затем еще один. Полдень. Наверху в восходящих потоках ветра зависла чайка, а еще выше проносились стрелами ласточки, не предвещая дождя. Теплоход погудел снова, ему еще идти и идти вверх по огромной реке, он посетит много городов, сменит несколько рек и, возможно, окажется в конце концов на Ладожском озере или в Финском заливе.
Но у Сергея есть дело – ему надо выкопать клад и попутно разобраться в том, что здесь все-таки происходит.
Теплоход уходил, его белые очертания скрывались вдалеке, пусть ему повезет больше, чем тому, что потонул неподалеку во время бури.
Сергей поднялся, пора было идти в собор. Сложил рюкзак и погнал машину вниз по склону. Мимо висящей козы и разрушенных домов на площадь, где и поныне стоял собор.
Несмотря на претенциозное название, собор представлял собой не слишком большую церковь и вмещал в себя лишь две комнаты. Внутри был зал, уходящий ввысь к куполам, и дверь, ведущая в подвалы.
Все это приезжий знал из плана, но сейчас чувствовал себя неуютно, подъезжая к собору и зная, что придется лезть в темное подземелье.
Дверь собора была открыта с того самого дня, как некто Ерепеньев, позже давший показания, прятался здесь от надвигающейся стихии. Дверь висела на одной петле и тихо колыхалась от ветра.
Сергей оглянулся, прежде чем зайти внутрь. Через площадь был виден давешний свихнувшийся библиотекарь, сидящий на крыльце своего дома с ружьем на коленях и смотрящий в небо.
Сделав шаг, приезжий переступил порог собора и оказался внутри в предбаннике, с двумя узкими деревянными скамьями и истертым ковром на полу. Осколки выбитых стекол лежали на вытертом полу. Потолок рассекала длинная змеящаяся трещина. Пол был осыпан отпавшей штукатуркой. Чуть дальше виднелся вход в основной зал. Горожанин прошел туда и мельком окинул взглядом иконостас, оставшийся целым, пнул лежащий на полу гнилые деревяшки, свалившиеся с потолка, и прошел к неприметной подвальной двери сбоку. В соборе было тихо и абсолютно спокойно, а из подвальной двери пахнуло холодом и легкой затхлостью.
Вниз спускались вырубленные каменные ступеньки с чуть закругленными краями, истертые ногами множества здесь прошедших. А внизу была полная тьма. Это давило. Солнечное просторное помещение собора давало яркий контраст темноте подземелья. И еще из глубины доносился легкий сладковатый запах, природы которого Сергей не смог определить.
Человек знающий, пожалуй, сказал бы, что довольно явственно пахнет мускусом, но Серега знать этого не мог.
Приезжий запах едва заметил и знал только одно – в подвал лезть не хотелось. Особенно после всего происшедшего в Черепихово.
Он достал из походного рюкзачка план и мощный аккумуляторный фонарь, стоявший больших денег, и бросил взгляд наверх к куполам, где солнца было больше всего. В семидесятых, когда здесь находился склад, в этом помещении проводили репетицию одного латиноамериканского не слишком пристойного спектакля. День был ясный, но очевидцы говорят, что принесло одно единственное облачко, из которого в основной правый купол ударила молния. Народ убоялся и спектакль был прекращен. Правда или нет, но пятно от разряда ясно виднеется с внутренней стороны купола. Сергей шагнул в темноту, впрочем, сразу же разогнанную фонарем. Потолок украшали стоваттные лампы, и если бы в Черепихове осталось электричество, проводить изыскания было бы гораздо легче. Ну, а так приходилось освещать фонарем.
Ступенчатый спуск был не долог, как не глубоки были подвалы Черепиховского собора. Он заканчивался маленькой площадкой с грубой железной дверью – остатком еще складского быта. На двери табличка "Посторонним вход воспрещен", только вот уже не понять, где в селе свой, где посторонний. Здесь, за этой дверью, и размещались ранее складские помещения. Было холодно и сквозило из всех щелей.
