– Ты не знаешь, такой он, как я, или нет, – сказал Лун, понимая, что возражает только ради того, чтобы возразить. – Может, я лгу.
Елея с досадой покачала головой:
– Ты ничего не знаешь о жизни при дворе. Тебе приходится все объяснять, а когда мы объясняем, ты смотришь на нас так, будто думаешь, что мы сошли с ума. Кто бы с тобой ни говорил, все это замечают. Никто не умеет так хорошо притворяться.
Лун резко отвернулся, сел, прислонившись к стене, и сложил руки. Он ожидал подобного разговора, но не думал, что речь пойдет о нем. Елея подошла и села перед ним на пятки. Он неохотно сказал:
– На его месте мог оказаться я. И я поступил бы точно так же, как и Раскол. Будучи один, я просто искал место, которое мог бы назвать своим домом. Если бы я был ранен, оказался в ловушке, а потом меня бы нашел кто-то вроде Ардана, кто-то, кто был бы ко мне добр… Даже если бы он хотел воспользоваться мною, я бы все равно остался, лишь бы у меня было свое место. – Лун отчаянно махнул рукой. – Ведь с Утесом точно так и получилось. Я пересек Три Мира ради первого же встречного, попросившего меня об этом.
– Ради первого раксура, который тебя попросил, – поправила Елея. Слова Луна не убедили ее. – Когда мы были в колонии, ты сказал мне, что нужно делать. Теперь моя очередь сказать: этот одиночка – не такой, как ты. И ты ошибаешься, думая о нем так. – Она отстранилась. – Он ведь даже имя сменил. Никто не назвал бы ребенка Расколом.
Утес сказал то же самое о Скорби – воительнице, которую Лун считал своей матерью. Но ее можно было понять – она взяла себе имя Скорбь из-за того, что ее двор был уничтожен и она осталась одна с четырьмя маленькими арборами и птенцом-консортом, о которых ей пришлось заботиться. Но воин, покинувший свой двор и назвавший себя Расколом…
– Я знаю. Я знаю, что не могу ему доверять.
Елея продолжала внимательно смотреть на него.
– А нам ты доверяешь?
Лун не мог ей ответить. Возможно, он им не доверял. Возможно, он лишь притворялся, что они – его семья, играл роль, но в глубине души не верил в это. «Это бы многое объяснило, – сказал он сам себе. – Например, почему ты продолжаешь вести себя как идиот».
Елея с сожалением покачала головой.
– Иногда кажется, что нет. Неужели ты думал, что мы бы позволили той крикливой королеве-малолетке из Изумрудных Сумерек тронуть тебя?
Ему тогда даже и в голову не пришло, что они бы его защитили. От Скверна, или хищника, или другого общего врага – да, но не от королевы раксура, пусть даже и из чужого двора. От осознания этого Луну стало неловко.
Его молчание сказало Елее все, что ей нужно было знать. Она вздохнула, сочувственно сжала его колено, затем поднялась на ноги и ушла.
Звон разминулся с ней в дверях, и Лун сгорбил плечи, чувствуя, что его не оставят в покое.
– Только не говори, что она права. Я и так это знаю.
– Я собирался сказать вовсе не это. – Звон сел, неловко устроившись на побитых плитах. – Но она права.
Лун потер лоб – от напряжения и длинной ночи, проведенной под землей, у него заболела голова.
– А что ты собирался сказать?
– Ничего. Я просто… не хочу тревожить Цветику. Особенно сейчас, когда она пытается поговорить с Утесом.
Лун подавил в себе всплеск угрызений совести при упоминании Утеса.
– Чем ты не хочешь ее тревожить?
Звон вздохнул.
– Меня все время преследуют какие-то… странные ощущения.
– Это какие?
Звон неопределенно махнул рукой.
– Я будто бы чувствую, как движется вода, а еще… холод, и тяжесть, и камни. Я дергаюсь, мне кажется, будто я вижу проблески чего-то, но они исчезают прежде, чем я успеваю на них посмотреть. Эти ощущения приходят и уходят наплывами – и это хорошо, потому что иначе я бы уже из ума выжил.
Это точно звучало странно.
– Когда это началось?
– Незадолго до рассвета, когда мы приземлились на этом существе. – Звон пожал плечами; ему явно было не по себе при мысли о том, что он, возможно, каким-то образом ощущает то же, что и левиафан. – Знаю. Если это совпадение, то очень необычное.
– Это похоже на то, что видят наставники? Я хочу сказать, может быть, ты… – Зная, как плохо Звон воспринял свое невольное превращение в воина, Лун запнулся. Ему не хотелось наводить Звона на мысль, что, возможно, к нему возвращаются его старые способности. Если это было не так и Звон все просто надумал… надежда могла причинить ему боль.
