— Откуда мне знать! — рявкнул Гарри и ударил кулаком по столу, который он только что залил чернилами. — Вчера вечером я пошел прогуляться с ней по берегу, была луна…
— Знаю…
— Ну я сказал Фэй, что люблю ее, стал целовать ее в губы, в шею… Да не все ли равно?! В общем, я потерял голову и стал ее просить выйти за меня замуж. Она вдруг побледнела и закричала: «Нет, нет, нет!» — как будто я сказал ей что-то ужасное. И бросилась бежать от меня к разрушенной башне. Профессор Риго! Когда я ее целовал, она была холодна, как статуя. Это меня очень смутило, признаюсь вам. Хотя я понимаю, что не стою ее, я все-таки побежал за ней к башне и спросил, не влюблена ли она в кого-то другого. Фэй охнула и сказала — нет, конечно же, нет. Я спросил — может, я ей не нравлюсь; она ответила: кто знает? Тогда я сказал, что все равно буду надеяться. И не желаю терять надежду.
Вот что мне рассказал Гарри Брук у окна моей комнаты в отеле. Его история меня немало заинтриговала, потому что юная Фэй Сетон, несомненно, была женщиной в полном смысле слова — и собой хороша, и, полагаю, чувственна. Я утешил Гарри, сказал, что надо мужаться и, если запастись терпением, он своего добьется.
И он своего добился. Примерно недели через три Гарри торжественно сообщил мне и родителям, что женится на Фэй Сетон. Мне показалось, что папа и мама Бруки не очень-то этому обрадовались. Вы сами видите, что нельзя сказать ничего дурного ни о самой этой девушке, ни о ее семье, ни о ее предках, ни о ее поведении. Нет! Придраться к ней трудно. Даже если она была на три-четыре года старше Гарри, это не имело значения. Но папе Бруку, как истому англичанину, возможно, не нравилось, что его сын берет в жены девушку, которая была чем-то вроде прислуги в семье, и что он женится так скоропалительно. Гарри их огорошил своей поспешностью, они, понятно, были бы более довольны, если бы их сын предложил руку и сердце какой-нибудь титулованной миллионерше и не покидал бы лет до тридцати пяти — сорока родительский дом.
Но родителям ничего не оставалось делать, как сказать им: «Да благословит вас Господь». Мама Брук горестно поджимала губы, а слезы так и катились у нее по щекам. Папа Брук сразу сделался радушным и словоохотливым и все хлопал сына по плечу, как мужчина мужчину, словно Гарри вдруг стал ему ровней. Время от времени родители тихо шептали друг другу: «Не волнуйся, все обойдется», — а мне так и слышалось: «…в раю спасется», — как если бы на похоронах говорили о покойнике. Но я с удовлетворением заметил, что родители с головой окунулись в предсвадебные хлопоты. Свыкнувшись с новостью, они рьяно взялись за дело. Таков обычай всех людских семей, а Бруки весьма почитали традиции. Папа Брук надеялся, что теперь сын охотнее будет трудиться у него на кожевенной фабрике во славу фирмы «Пелетье и К°». Кроме того, утешало, что молодожены останутся жить дома или в крайнем случае где-нибудь поблизости. Все складывалось хорошо, лирично, классически. И вдруг… трагедия. Трагедия темная и столь неожиданная, скажу я вам, столь ошеломляющая, что иначе как карой Господней ее не назовешь.
Профессор Риго замолчал. Он сидел, подавшись вперед грузным телом, оперевшись локтями на стол и склонив голову набок; растопыренные пальцы рук беспрерывно двигались, и когда надо было привлечь особое внимание, кончики правого и левого указательных пальцев с силой упирались друг в друга. Его сверкающие глаза, покрывшаяся испариной лысина, подрагивающие черные усики выдавали неподдельное волнение.
— О-хо-хо! — шумно вздохнул он и выпрямился.
Увесистая трость, прислоненная к ножке стула, с шумом упала на пол. Профессор Риго ее поднял и положил на стол. Потом порылся во внутреннем кармане пиджака и вынул сложенный вдвое блокнот и фотографию размером с почтовую открытку.
— Перед вами, — возвестил он, — фотография Фэй Сетон, слегка расцвеченная моим другом Коко Леграном. А в тетрадке — рассказ об этом деле, написанный мною специально для «Клуба убийств». Но пожалуйста, взгляните на фото!
Он положил фотографию на скатерть, предварительно смахнув крошки.
