Среди наших самых ценных вещей были книги, взятые Дэниелом. Их было тридцать семь, включая двенадцать томов Частной Энциклопедии. Много книг я когда-то передала Дэниелу: несколько романов Диккенса и других классических новелл, учебники по истории, мореплаванию, арифметике, навигации, металловедению, плотницкому ремеслу, истории религий, астрономии и другим.
Одна из книг, написанная неким Эдмондом Хойлем, умершим более ста лет тому назад, обучала настольным играм: висту, шахматам и игре в «трик-трак». Там же были описаны несколько разновидностей карточной игры для двух партнеров, и мы часто проводили свободные часы за игрой в пике или крибадж. Никто из нас двоих не умел играть в шахматы, но Дэниел сделал доску и вырезал шахматные фигуры, и при помощи учебника мистера Хойля мы обучались шахматам. Мои способности в шахматах никогда не были выше посредственных, но я уверена, что, если бы у Дэниела был достойный противник, он достиг бы высокого мастерства.
В юности в Гонконге он научился китайской игре «ма тзянг», которая игралась фишками типа домино, но с китайскими символами на них. Мы вместе изготовили и раскрасили фишки, и Дэниел обучил меня еще одной игре.
В то время на борту «Кейси» мы жили одним днем, и я была спокойной и умиротворенной; более того, я была счастлива. По стандартам английского общества эта жизнь должна была бы считаться невозможно тяжкой для девушки, воспитанной этим обществом; но она не казалась мне тяжелой, по крайней мере, в сравнении с работой, которую ежедневно выполняли женщины-туземки; и уж во всяком случае, в сравнении с той страшной жизнью, которую я вела в роли жены Оливера Фоя. В течение трех лет я ни разу не ощутила грусти и подавленности. «Кейси» была очень храброй маленькой шхуной, и после нашего первого плавания на Арубу, когда мы захлопнули за собой дверь в прошлое, мы очень часто смеялись, вместе принимаясь за какую-нибудь работ.
До своего замужества я смеялась легко и непринужденно, и теперь эта милость природы вернулась ко мне. Дэниел, напротив, всегда ранее был тихим и педантичным человеком, но он часто усмехался в бороду, разделяя со мной какую-нибудь шутку. Я могла заставить его смеяться над старой ямайской песней, которых знала множество и пела на креольском английском.
* * *
В сентябре мне исполнился двадцать один год. Я позабыла о своем дне рождения, но о нем не забыл Дэниел. Мы бросили якорь у острова Синт-Эустатиус, и когда утром я вышла на палубу, то обнаружила на складном столике, которым мы пользовались для игр, уже готовый завтрак. Обычно мы завтракали и обедали на палубе, сидя на холщевых диванных подушках, используя при этом низкие табуретки как стол – для устойчивости при качке. В тот день на раскладном столике меня ждал свежий хлеб, испеченный Дэниелом за ночь, нарезанный кусочками ананас, сваренные вкрутую яйца, красиво нарезанные и сдобренные китайским соусом, который я особенно любила, и целый кофейник превосходного кофе.
И, только когда Дэниел поцеловал меня, поздравил с днем рождения и разложил для меня холщовое кресло, я вспомнила об этой дате. Потом мы, как на крыльях, летели на парусах к острову Сент-Китс, чтобы успеть пройти больше перед длительным бризом. После полудня мы бросили якорь возле крошечного островка для того, чтобы поймать лобстера. Это был один из необитаемых островков, которые мы облюбовали во время странствований.
В тот вечер, неподалеку от острова Сент-Китс, мы сидели под звездами на палубе и наслаждались ужином из лобстера. Когда ужин был съеден и запит напитком из лимона и ананаса нашего собственного изобретения, Дэниел сходил в каюту и вернулся, держа что-то на ладони: то был маленький кошелек из тонкой скрипящей кожи с красивой ленточкой-завязкой.
– Не может же быть двадцать первый день рождения без подарка, – улыбаясь, сказал Дэниел.
– Ну что ты, Габнор. Ты слишком добр ко мне. – На глаза мои навернулись слезы. То, что в нем содержалось, было легким и маленьким, почти невесомым. Несколько минут я медлила, стоя в свете палубного фонаря и гадая, что же это может быть. Наконец, я покачала головой: – Безнадежно гадать, да, Габнор?
