Родители глухонемого мальчика выкинули номер, заявив, что прибывшие хотят украсть их любимого сына (понимай: их лучший источник доходов!). Но они не стали звать полицию, нет, они ее сами побаивались. И поскольку у них было тринадцать детей, а Маттиас предложил им выкуп за мальчика, они быстро сдались.
На обратном пути Маттиас сказал:
— Ужасно, что родители берут плату за разрешение помочь их ребенку.
— Я больше не питаю иллюзий, думая о людях, — промолвил Калеб.
Они закутали мальчиков в большое санное покрывало. Дети испытывающе посматривали друг на друга. Мальчики были почти одногодки; маленький нищий производил унылое впечатление, а о другом мальчике нельзя было ничего сказать — так он был черен от угольной пыли.
— Как тебя зовут? — спросил разносчик угля.
— Никодемус, — ответил нищий.
— Что? — Воскликнули одновременно Калеб и Маттиас. — Ты говоришь?
— Конечно, — ответил маленький Никодемус. — Но отец с матерью запретили мне рассказывать об этом. Глухонемой зарабатывает больше денег.
Маттиас и Калеб были потрясены.
— Хорошо, что мы увезли его с собой, — заметил Маттиас.
— Да, — согласился Калеб. — До того, как его этическое восприятие окончательно не утрачено.
Обмороженные руки Никодемус спрятал под замечательным покрывалом. Был он ужасно худ, с синяками под глазами. Взгляд второго мальчика был скептическим, почти умершим, такого они еще не встречали у десятилетнего ребенка.
Лив ожила, когда в доме появились молодые люди, она радовалась тому, что может дать им то, чего они никогда не знали: хорошую пищу, уютную комнату и заботу.
Когда с маленького Пера смыли угольную пыль, он оказался худым, жилистым мускулистым парнишкой, с растрепанными, как у пичуги на сильном ветре, волосами и с необыкновенным аппетитом. Между собой они стали называть его Дрозденок. Пока еще не веря во все новое, подавленные незнакомой обстановкой, заползали они трусливо в кровати, благодарные тому, что находятся вместе. В соседней комнате лежала маленькая Эли — тихо, словно мышонок. С момента своего появления в Гростенсхольме она произнесла несколько слов: время от времени шепотом говорила «спасибо» — и все.
Приехала Габриэлла. Кучер встречал ее на пристани в Кристиании. Молча, замкнуто сидела она в санях по дороге в Гростенсхольм, не испытывая радости оттого, что будет гостить у бабушки. Но во всяком случае, она хоть оказалась вдали от Дании.
Она сидела закутанная в меха и чувствовала, как мороз пощипывает щеки. Все последние дни ее терзала мысль о том, что уж лучше бы ей умереть! Для чего жить?
Никто во всем мире не поинтересуется, жива или мертва Габриэлла Паладин.
Полозья тихо скользили по снегу, стук копыт звучал приглушенно. Звук от единственного колокольчика широко разливался в лесной тишине. Ветер пел свою элегию в вершинах деревьев. «Боже мой, как горестно она звучит, — думала девушка, — неужели я больше никогда не испытаю радости?»
Сумерки начали окрашивать воздух в индиго-голубой цвет, когда сани подъехали к крыльцу. Габриэлла не часто посещала Норвегию. Первый раз семилетней девочкой — в год, когда хоронили Тарье, а Маттиас и этот Калеб должны были присматривать за детьми. Затем она приезжала сюда еще два раза. Тогда мальчиков не было дома, а она играла и разговаривала со спокойным Андреасом в Липовой аллее и была безгранично привязана к бабушке Лив.
Сейчас бабушка ничего для нее не значила. Жизнь Габриэллы окончилась, прошла мимо!
По лестнице навстречу ей бежал мальчик. Нет, ей это показалось только потому, что фигура у него была тонкая и стройная. Он был уже взрослым, увидела она, когда тот подошел поближе.
Небесно-голубые глаза, веснушки и мягкая улыбка. Это должно быть Маттиас.
Выглядит мило и хорошо, решила она, почувствовав, как на душе у нее потеплело (чего она совершенно не ждала). Нельзя радоваться чувствам, иначе сразу можно заплакать.
— Добро пожаловать, Габриэлла! Мы с бабушкой, словно дети, стояли у окна и следили за санями. Очень рады снова видеть тебя здесь.
На лице Габриэллы появилась слабая улыбка, когда ей помогали вылезти из саней. Рады ее приезду? Она этому не поверит.
