В комнату вошел дядя Фред.
Тетя Фи показала на свою ногу.
— Повязка туговата, — сказала она.
— Вчера я забыл купить картошку, — сказал дядя Фред робко.
— О боже, — сказала тетя Фи, — вот уже и начинается, а я не смогу ходить еще несколько недель, придется долго сидеть на месте, о господи.
Я решил, что пора спасаться бегством.
На Ветерингсханс пришлось три раза нажать звонок, прежде чем мне открыли. Поднявшись по лестнице, я чуть не наткнулся на тетушку Звана.
— Их нет дома, — сказала она, — они пошли к моей маме — у бабушки погасла печка.
Я хотел спуститься обратно.
— Не уходи, глупыш, — остановила она меня, — я люблю, когда ты здесь.
Только не это, подумал я в отчаянии. Неужели придется остаться?
— Тетя Фи вывихнула лодыжку, — сказал я.
— У вас всегда что-то не так, — сказала она.
— Тетя упала на улице. Теперь не может ходить.
— И кто же за тобой ухаживает?
Я об этом даже не подумал. Тоже мне проблема.
— Дядя Фред забыл купить картошку, — сказал я.
— Да уж, — сказала она, — одно несчастье за другим.
Я медленно снял куртку и аккуратно повесил ее на вешалку, после этого мы пошли в ее комнату.
Мы сидели друг против друга у горящего камина. Мне стало тепло и хорошо.
Тетушка Звана рассматривала меня. Весьма неспешно. У меня от этого все зачесалось, и я принялся скрести ногтями шею и голову.
Время от времени она смеялась. Сегодня, в воскресенье, она выглядела веселой женщиной, которой не нужны никакие таблетки.
— Ты тоже упал? — вдруг спросила она.
— Нет, — сказал я, — сегодня еще не падал.
— Какие у тебя грязные колени, — сказала она.
— По воскресеньям я обычно моюсь целиком, — сказал я с гордостью, — но сегодня, правда, не получилось.
— Я совершенно не имела в виду, что ты грязный, честное слово!
Значит, она считает меня грязным, иначе не стала бы так говорить.
— Дядя Фред сегодня утром не смог пойти туда, куда хотел, — сказал я, — он был злющий как черт.
— «Как черт»… Нет, Томас, мы здесь таких выражений не употребляем.
— Это он сам так сказал. Он сказал: я злой как черт. Я просто повторяю его слова — это же можно?
— Нет, это можно далеко не всегда.
— Почему?
— Не знаю.
— Но ты ведь тоже сказала «как черт», ты сказала: «„Как черт“— мы здесь таких выражений не употребляем».
Она рассмеялась.
— Знаешь, Томас, я бы предпочла, чтобы ты обращался ко мне на «вы», ты не возражаешь?
Я хлопнул себя по лбу.
— Дурак, это-то я знал!
— Расскажи-ка что-нибудь хорошее, Томас, — попросила тетя Йос.
Я немного подумал и начал наобум.
— Недавно мне приснилось, что я в большом-большом доме на Ден Тексстрат, знаешь… то есть знаете, тут совсем рядом, а сам я маленький и сижу в большой-большой комнате, где горит до черта электрических лампочек, от которых обалдеть как светло; и в комнате веселится уйма народу, и всем так весело! И все танцуют вокруг стола, мои мама с папой тоже, празднуют, кажется, день рождения Звана, у его папы на голове красный праздничный колпачок с желтым помпоном…
Я рассказывал, глядя на свои грязные колени.
— Ну так вот, — продолжал я, — может быть, это был просто сон, может быть, мне это примерещилось, пока я лежал в кровати, может быть, я вообще не спал — такое тоже может быть, — но я не выдумываю, во всяком случае, выдумываю далеко не все, это все было давным-давно, когда я был совсем маленьким.
Я поднял голову.
Тетушка Звана хотела что-то сказать, но одумалась и промолчала, у нее начали подрагивать губы, и я подумал: ну пожалуйста, не надо смеяться, пожалуйста, не надо!
— Потом поставили пластинку «Sonny Boy», — сказал я.
Она по-прежнему смотрела мне в лицо.
— Вы мне не верите? — спросил я.
Она покачала головой.
— Почему вы не верите? Я никогда не вру.
— Послушай, — сказала она смущенно, — я покачала головой в том смысле, что верю. Конечно, я тебе верю.
Тетя Йос вытащила откуда-то из платья невообразимой красоты носовой платок, прижала его к носу, но сморканьем это нельзя было назвать.
— Ден Тексстрат, — тихо сказала она, — господибожемой.
Ведь Бет запретила мне разговаривать про Ден Тексстрат. Как же я забыл! Я разозлился сам на себя.
— Томас, — сказала тетушка Звана, — у меня прекрасная мысль: почему бы тебе, пока твоя тетя все равно ничего не может для тебя делать, не погостить у нас? Бет и Пим были бы очень рады — они часто устают друг от друга. Бет обожает Пима, но ведь Бет — это Бет: если она кого-то обожает, то так с этим человеком строга — она совсем не такая, как ее отец, хотя и очень на него похожа.
