– Послушай меня. Не будь дурой. Речь идёт об одном только сегодняшнем вечере, мы ведь не знаем, может быть, Эрбер…
– Мне нет дела до Эрбера! Чтоб я ещё стала портить себе кровь из-за каждого его чиха! Ничего не говори моим друзьям, я запрещаю!
– Спорим, твои друзья уже знают? Вот они звонят. Открыть?
– Нет-нет, я сама!
Она кинулась к двери бегом, как молодая девушка. Леон де Карнейян, прислушавшись, уловил только голос сестры.
– А, это вы? Не прошло и часа! Прежде всего заходите, тут вам не гостиная.
Две женщины и молодой человек вошли, не сказав ни слова.
– Мой брат, граф де Карнейян; госпожа Энселад, мадемуазель Люси Альбер, господин Ватар. Нет, не садитесь. Что вы можете сказать в своё оправдание?
Господин Ватар и госпожа Энселад молча передали полномочия мадемуазель Люси Альбер. хотя та из-за своих необычайно больших глаз казалась самой робкой из них.
– Мы не хотели идти… Я – я предлагала позвонить тебе… Мы прочли в газетах, что… что тот господин упал…
Жюли обратила к брату взгляд побеждённой, нехотя признающей своё поражение, и трое вновь прибывших последовали её примеру. Леон де Карнейян в качестве ответного знака внимания сделал такое лицо, которое его сестра называла «мордой лиса, предавшего свой род и охотящегося с человеком». Но Жюли не сопротивлялась и смирилась со своей участью:
– Чего ж вы хотите, дети мои, делать нечего. Мы с Эрбером были слишком на виду, чтобы его болезнь не привлекла какого-то внимания ко мне… Так что…
– Я понимаю, – сказал Коко Ватар.
– Как будто кроме тебя никто не понимает, – живо отозвалась госпожа Энселад. – Мы с Люси понимаем.
– Но с завтрашнего дня ждите моего звонка!
– Конечно, – сказал Коко Ватар.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросила Люси Альбер.
– Нет, дорогая. Ты – душка. До скорого, дети мои. Я вас не держу.
Из студии Карнейян слышал четырёхголосый смех, тихий разговор. Какая-то из трёх женщин сказала, что Коко Ватар – «ку-ку», и дверь закрылась.
Когда Жюли вошла, брат её не выказал удивления, привыкший к душевным спадам этой красивой женщины, которая пренебрегала общественным мнением, выходила безмятежной из супружеских сцен, энергично справлялась с жизнью без поддержки, с безденежьем, но не могла не всплакнуть, старела на глазах, теряла форму, лишаясь развлечений, на которые рассчитывала.
Она швырнула шляпку через всю комнату, села и опустила голову на руки.
– Бедная моя Жюли, ты так никогда и не переменишься?
Она вскинула голову с мокрыми и злыми глазами.
– Во-первых, я тебе не бедная Жюли! Торгуй своими клячами и молочными поросятами и оставь меня в покое!
– Хочешь, поведу тебя ужинать?
– Нет!
– Есть у тебя какая-нибудь еда?
Ярость её схлынула, она задумалась.
– Есть шоколад…
– Плиточный?
– Какая гадость! Жидкий. Я собиралась его выпить, когда вернусь, ведь эта молодёжь, знаешь, иной раз бросит тебя после кино и даже стаканчиком не угостит… Они такие. Сливы есть, три яйца… А! Ещё банка тунца и кочан салата…
– Виски?
– Всегда.
– На улице дождь. Уйти мне?
Она испуганным движением удержала брата.
– Нет!
– Тогда загладим неприятности с Эрбером. Я тебе помогу. Как приготовить яйца?
– Мне всё равно.
– Я сделаю омлет с тунцом. Разогрей шоколад на десерт.
Весёлые, хранимые легкомыслием, похожим на мужество и часто его порождавшим, они полностью переключились на стряпню. Их одушевляли изобретательность, дух соревнования безвозрастных бойскаутов. Леон де Карнейян обнаружил остатки майонеза и заправил ими салат. Он повязал под пиджак посудное полотенце с красной каймой. Жюли переоделась в купальный халат. Они не были смешны благодаря уверенности движений, привычке без стыда пользоваться смиренными и обиходными предметами. Пока Леон сбивал омлет, Жюли расставила на карточном столике две красные и две синие тарелки, красивый графин, довольно уродливый кувшинчик, между двумя приборами водрузила горшок с тёмно-синей лобилией и осталась довольна собой: «Красота!»
Они ели с удовольствием людей, обладающих неуязвимыми желудками. Их дружба походила на дружбу хищников одного помёта, чьи игры не обходятся без когтей и зубов, задевающих самые чувствительные места. Доев и не наевшись, они не огорчились краткостью трапезы. Пепельницы и игральные карты сменили тарелки. Жюли, расслабившись, охотно отвечала на все вопросы брата. Колечки её волос вздымались, когда ветер с дождём влетал в единственное открытое окно, и она могла прочесть во взгляде «лиса-предателя», что горделивая посадка головы, голубые глаза, всегда готовые влажно заблестеть, великолепие покрытой пушком кожи и волос всё ещё делают её той красавицей Жюли де Карнейян, которую, несмотря на двух мужей и два развода, до сих пор называют по её девичьей фамилии.
