Они были сбиты с толку и волновались.
— Что до меня, — вновь заговорила словоохотливая старая дама, — я никогда не устану повторять, что только вам, маленькая непоседа, Петер обязан по-настоящему гармоничным и полным счастьем.
— О, Петер, возможно ли это? Неужели? — спросила Клотильда.
— Да, это правда, — ответил он вполголоса. — Вы отправили меня умереть на могиле Матильды, а моя прекрасная Матильда решила, что я покинул ее. Никогда бы не бывать нашему счастью, если бы слезы, которые она пролила благодаря вам, не смягчили сердце ее отца. Но идите же сюда, здесь есть люди, с нетерпением ожидающие знакомства с вами, — сказал он, указывая на своих родителей, на Татину и на отца-громовержца.
Тут из тени вышла девушка — высокая, красивая, бледная и одетая в белое, ее элегантность бросала вызов белому цвету. Она походила на видение благодаря своим широко расставленным глазам, замедленным жестам, все в ней вызывало образы дальних стран. Она представилась:
— Я невеста Петера. Верность может быть смелой, а может быть боязливой. Меня зовут Матильда, — сказала она.
Клотильда первой поздравила ее, потом, пользуясь случаем, когда все занялись созерцанием их счастья, на цыпочках вышла из гостиной, села в машину и никем не замеченная уехала.
Гордость и верность своим принципам придали г-же Валь-Дидье сил сделать хорошую мину при плохой игре и, пока она с наигранной искренностью делала комплименты Татине и родителям Петера фон Эля, Мариза, не обладавшая ни гордостью, ни принципами, уже строила глазки отцу Матильды.
Стоит заметить, что человек этот, столь суровый и высокомерный, был неравнодушен к женским прелестям.
Веррьер-ле-Бюиссон,
5 октября 1955 г.
Жану-Франсуа Лефевру-Понтали
Сердце — это драма.
Когда мне было семнадцать лет, я любила Гюстава Дальфора и мечтала выйти за него замуж, но он предпочел мне Сесилию Тек, мою ровесницу, только более одаренную, более интересную и красивую, чем я. Разочарование, которое я пережила в связи с ее замужеством, не омрачило нашей дружбы. Именно через нее мне стало известно большинство событий одной истории, каждое из действующих лиц которой было мне знакомо.
В то время, когда Сесилия превратилась в мадам Дальфор, Гюстав занимался строительством воздушных замков. У него были грандиозные планы и не было состояния. Она решила, что в нем есть какая-то удаль, что ему можно поверить все самое заветное, что он — идеальный спутник ее жизни; поскольку оба они мечтали о прекрасном и буйном море, он решил разбогатеть настолько, чтобы купить яхту. Тогда он еще не подозревал о своей страсти к деньгам и о том, с каким усердием вскоре начнет карабкаться по лестнице, ведущей в общество бизнесменов и банкиров. Понемногу он изменился: его больше не волновало ничто, кроме карьеры; через десять лет, не удовлетворившись назначением на пост уполномоченного в том самом банке, где он начинал, он стремился подняться еще выше, словно пытаясь что-то доказать самому себе. Все, что выбивалось вон из этого круга, казалось ему сомнительным, он меньше говорил о спорте, путешествиях и любви, больше — о политике, финансах и правительствах, и любой другой компании предпочитал общество людей, о которых говорят, что они могут все, что у них большие связи и что перед ними распахиваются многие двери. Однако эта прискорбная метаморфоза не сделала его невыносимым, потому что у него было доброе сердце, и он никому не желал ничего дурного.
Его возвышение никак не отразилось на характере, настроении и образе мыслей Сесилии: она сохранила повадки и дух своего отрочества. Гюстав немного сожалел о том, что она не слишком похожа на жен его коллег, но в глубине души забавлялся, любил ее и находил несравненной.
— Будь как все, — все же говорил он ей. — Теперь я кое-что значу, занимаю важную должность, а ты похожа на студентку, Офелию, иногда даже на нищенку. Это несерьезно и уже не для твоего возраста.
— О, возраст! Знаешь, это когда как. Вчера он у меня был неопределенным, сегодня мне пятнадцать, а завтра, возможно, мы отметим мое столетие, — отвечала она.
