Отступая перед огромным врагом, доктор вдруг заметил, что почва начинает подниматься; цепляясь руками за острые выступы, он вскарабкался на ледяную глыбу, потом на другую и стал палкой ощупывать вокруг себя снег. "Ледяная гора! — сказал он себе. — Если только мне удастся взобраться на ее вершину — я спасен!"
Промолвив это, доктор с поразительным проворством взобрался на высоту почти восьмидесяти футов; он поднял голову над поверхностью застывшего моря тумана, верхние слои которого выделялись на фоне неба.
— Прекрасно! — сказал доктор и, оглянувшись по сторонам, увидел, что его три товарища один за другим вынырнули из пелены тумана.
— Гаттерас!
— Клоубони!
— Бэлл!
— Симпсон!
Все четыре возгласа раздались почти одновременно.
Небо было озарено великолепным сиянием, которое бледными лучами серебрило застывший морозный туман; вершины ледяных гор сверкали как расплавленное серебро. Путешественники находились в кольце тумана около ста футов в поперечнике. Благодаря прозрачности верхних слоев воздуха и сильному морозу слова доносились удивительно отчетливо, и путешественники могли беседовать, стоя на различных утесах. Не получив ответа на выстрелы, каждый из них постарался подняться выше тумана…»
Жюль Верн чувствовал — он на верном пути.
«Мой дорогой Этцель, — писал он издателю. — Вчера получил Ваше письмо вместе с новыми листами корректуры. Я все исправил, следуя Вашим указаниям, и отнес в типографию. Ваши указания, как всегда, очень верны. Теперь я и сам вижу, что заголовок романа не совсем удачен. Может, сделаем вот так — "Англичане на Северном полюсе"? Или даже вот так — "Приключения капитана Гаттераса"? Как Вы находите? Тогда "Англичане на Северном полюсе" могут остаться подзаголовком. Если это нам подходит, ответьте».
Всё в романе необычно.
И герои в нем очень необычны.
Доктор Клоубони, например, отчаянно и постоянно жестикулирует. Он много говорит, он чрезвычайно подвижен. Маленькие живые глазки доктора и его небольшой подвижный рот определены писателем как некие предохранительные клапаны — это сразу запоминается.
«Говорят, что я человек ученый, — экспансивно сообщает доктор Клоубони Ричарду Шандону, помощнику капитана, о причинах своего появления в составе экспедиции. — Но это не совсем так. Я ровно ничего не знаю, а если и сочинил кое-какие книжонки, которые расходятся недурно, то в этом ничуть не виноват. Просто публика у нас слишком снисходительная. Ничего я не знаю, прямо говорю. Живу себе спокойно, тихо, и вдруг, представьте, меня, невежу, приглашают в необыкновенное плавание! То есть дают мне возможность пополнить свои знания в самых разных научных дисциплинах. В медицине, в хирургии, в истории, географии, ботанике, минералогии. В конхиологии, геодезии, химии, физике, механике, гидрографии. Разве я мог от такой возможности отказаться?»
Доктор Клоубони — человек, над которым можно посмеиваться. Но это позитивный, всё понимающий человек. На него всегда можно положиться. В отличие от чудаковатого Жака Паганеля («Дети капитана Гранта») доктор Клоубони по вечной своей рассеянности не заведет спутников в неизвестные края и в отличие от не менее чудаковатого кузена Бенедикта («Пятнадцатилетний капитан») никому не станет в пути обузой. Багаж доктора сугубо функционален. Это книги, термометры и барометры, подзорные трубы, компасы… Впрочем, не будем уподобляться замечательному доктору Клоубони, пусть он сам с глубокой любовью, с глубоким тщанием перечисляет приборы и инструменты, вспоминает знаменитые маршруты, имена известных полярных исследователей.
Он ведь только притворяется простаком.
На деле даже в самый чудовищный мороз он запросто может выточить зажигательное стекло из кристально чистого льда. А понадобится, он замерзшую ртуть превратит в пулю для ружья.
И даже в самые грозные, в самые напряженные часы сурового путешествия доктор Клоубони не теряет способности любоваться бесконечными чудесами полярного мира.
«От четырех до восьми часов вечера небо слегка окрашивалось на севере.
Потом нежная окраска начинала принимать правильную форму бледно-желтой каймы, которая концами своими как бы падала на ледяные поля. Мало-помалу кайма эта начинала двигаться по направлению магнитного меридиана. Она постепенно покрывалась темноватыми полосами; светлые волны разливались, удлинялись, уменьшались или увеличивались в своем блеске. Взору восхищенного наблюдателя являлись чудесные яркие дуги, тонущие в мягких красных, желтых, зеленых волнах наплывающего цвета. Ослепительное, ни с чем не сравнимое зрелище! Роскошный венец, постепенно принимающий все более бледные, неясные оттенки…»
