Помреж огорчился: Почуваев поездкой на поезде в Нью-Йорк напрямик через океан погубил рассказ, лишил его начинки из чистейшей правды, куда там затейливой лжи.
Над столом повисло молчание, досаждающее Помрежу вообще, а в нервотрепный денек особенно, стоило примолкнуть, как мысли одолевали: к примеру, недогадливое большинство уверено, что деньги все решают, раздобудь, и все вокруг сверкает, ан нет, хуже всего, когда денег вдоволь, а жизнь покрывается толстенным слоем пыли; многие примечали, небось, нацелился человек купить автомобиль, сто раз перемусолил что да как изменится в его жизни, как выбирается он из сверкающего салона, и все красотки мира млеют, будто не видали отродясь ни мужиков, ни машин, или держит путь позднейшей ночью из спального района, прижатого к кольцевой дороге, мороз под сорок, такси вымерли, будто саблезубые тигры, и вдруг на уголке мерзнет в туфельках на каблуках, тоненькая, продрогшая, с глазами-плошками в пол-лица, и тут подкатываешь, приоткрываешь дверцу, из щели на мороз летят звуки музыки и валит пар, обдавая ледяную статую в тоненьких чулочках горьковатым запахом дорогого табака... В мечтах! Все так! А купишь машину и, конечно, морозы свое дело не забывают, и по углам красотки мерзнут, но... жизнь ничуть не меняется: то же с мебелью, техникой, да с чем ни возьми. Помреж-то прошел все классы: и крошки со стола ладошкой-ковшиком сгребал, и стольники наклеивал на лбы оцепеневших халдеев в наидорогущих кутильнях, а истина так лица и не открыла.
Помреж расправился с молчанием живо. Притянул отставника, притиснул железно и начал вдалбливать, что туалеты платные в их округе тоже пришла пора приспособить к делу; в туалетах есть служебные помещения, не видные постороннему глазу, и очень даже обширные по площадям, и если оборудовать необжитые пространства под приглядом Фердуевой, то появятся новые точки, оперативные, так сказать: выскочил человек из метро или подкатил на такси, скажем, в полночь - официально туалет закрыт, но если шепнешь, вроде бы случайно задержавшемуся служителю пароль, известный Помрежу или тому же Почуваеву, то, милости прошу, в тайные туалетные кельи, даму свою, естественно, по лесенке с буквой Ж спустишь и... вот встреча на нейтральной полосе, долгожданная, щедро оплаченная, кто ж за бесплатик подставляться станет.
В подпитии Помреж строил планы грандиозные, девки внимали, и Васька не сомневался, ни в жизнь не догадаются, о чем они с Почуваевым гутарят. Дыхание его пресеклось, будто человек-невидимка ткнул поддых пудовым кулаком, когда вторая - блонда - вдруг заявила: "А меня гулял у Чорка - он держит жральню знатную в приарбатских переулках - один..." и назвала одного из северных людей большого полета. Помреж сжался, обругивая себя за длинный язык. Неужели подстава?! Неужели девок подсадили, заранее все просчитав?! А он-то раскудахтался...
Кретин!! - Грохотало в мозгу Васьки. Кретин! Твою мать! Забыл, чем на хлеб насущный зарабатываешь. Твердила Фердуева сотни раз: "Молчи! Хоть тресни. Всегда в выигрыше будешь. Посади язык на толстую цепь, пусть думают, хрен безмозглый, тебе плевать. Молчи! Всегда при наваре останешься, всегда чуткие люди приметят и пропасть не дадут, оценят, хотя б за молчание, а уж коли в сочетании с мозговыми шариками - и вовсе адмиралом проплаваешь".
Почуваев отключился: цапал нескладно колено первой и рыгал, и похохотывал, и снова тянулся к бутылке, не замечая сложностей Помрежа, не предвидя опасностей, а лишь роняя с паузами:
- М-да! Туалеты приспособить? Идея! - И снова, не забывая поглаживать колено. - М-да! Туалеты приспособить? Идея!..
- Заткнись, - гадючьи прошипел хозяин и ткнул Почуваева так же безжалостно, как минуту назад его самого человек-невидимка.
Филипп-правоохранитель прижался к Фердуевой: ей что, встала, отряхнулась и пошла. Свободная женщина. Человек в прихожей сопел, и утешало только - один, не группа, без понятых, свидетелей, может пронесет. Скрипнула половица, в спаленку виновато заглянул подчиненный, произнес сдавленно, будто глотнул горячее или подавился рыбьей костью, и не примешь за членораздельную речь; Фердуева, например, звук исторгнутый пришельцем не опознала, а Филипп тут же ухватил: чэ пэ! Вот что сказано было. Вот что значит - квартира без телефона, ярился Филипп, натягивая штаны. Фердуева возлежала на подушках и, похоже, посмеивалась - или всегда у нее по губам гуляла полуулыбка? Ухажер задумываться не стал.
