Фердуева перестала слушать, отвернулась, Почуваев обиженно умолк. Через полчаса парящиеся, изошедшие десятыми потами, оголодали, жор напал внезапно и рьяно, решили махнуть на террасу, довершить пир.
День перевалил за вторую половину, солнце, будто выцвело, вяло с усталостью кропило землю укороченными лучами.
Помреж и Фердуева толковали под голыми стволами с ветвями, присыпанными снегом. Хозяйка подставила лоб угасающему солнцу, волосы ее, неправдоподобно смоляные, подчеркивали белизну резко очерченного, будто резцом вырубленного лица. Васька делился своими страхами, намекал, будто кольцо сжимается, тревоги накатывали волнами пенными, с крутыми гребнями. Фердуева ценила Помрежа. Васька ей подходил в советники сразу установившейся бесполостью их отношений, размеренностью суждений, а также склонностью к вышучиванию окружения. При видимой сумеречности натуры, скрытно от любопытствующих, Фердуева любила зубоскалить о приближенных, до сих пор изумляясь, как ей, девочке из глубинки, удалось подмять столичных ушляков и ушлянок; в ее сторожевой гвардии народ водился клыкастый, погонявший в вагонах-ресторанах подавальщиками, заведовавший парковыми биллиардными, швейцаривший в дверях ресторанов высших категорий, державший нутриевые фермы, подстригавший пуделей в обеспеченных домах, промышлявший клюкву с риском гадючьего укуса или отморожения придатков... сторожили люди всякие, но чаще интересные, только копни и насыпят из пережитого, не поверишь...
Васька стращал, Фердуева не сильно кручинилась, разучилась бояться, надломилась еще до двадцати - открытый перелом души - так и не срослось, хоть годов утекло вдоволь.
По части сгущения красок и подмечанию мелочей Васька не знал равных, нагнетал равномерно, методично, время от времени, посматривая в лицо хозяйки, лишенное выражения, высвеченное ленивыми лучами. Не открывая глаз, Фердуева прервала:
- Вась, ты нервный стал, опасаешься?
Помреж перегнулся, зажал комок снега, растер щеки, высушил мокрую красноту клетчатым платком.
- Опасаюсь. Чужие бабки, как свет в ночи для мошкары. Летят стаями, добро б если мелочь, а если крупняк огуляет по темени...
Фердуева сменила позу, попыталась подставить солнцу шею и подбородок, ласковое тепло отвращало от недоброго.
- Вась, ты в судьбу веришь?
Помреж слепил пару снежков, метко припечатал тонкий ствол метрах в десяти по направлению к баньке.
- Судьбу организовывать надо, сама судьба в путное не вылепится, если рук не приложить.
- Умник! - Фердуева сверкнула зубами. - У нас все и организованно, не боись, я же не дура без кольчужки уязвимые места под нож выставлять.
- Кольчужки рвутся, - возразил Помреж, - да и ножи разные водятся, иной похлеще пики, а то и копья.
- Вась, не гунди. Боятся надо закона, а с беззаконием договоримся.
Помреж поддержал:
- Закон, он, конечно, страшен, если неподкупен.
- Ха-а! А где ж ты таковский видел? Законники, мне думается, для того и сплетают свои параграфы, чтоб драть с люда семь шкур с одной спины. Человек рождается с верой в закон, от Бога, как рождается с ресницами и ноздрями, а поживет и смекает: пустышка - закон, каждый вертит его, как хочет, а у нас-то вертуны особенно исправные. Умер закон у нас, растворился в бескрайности родины чудесной. Но... на рожон лезть глупо, скажем сигать под двести шестнадцатую прим. Содержание притонов или предоставление помещений для тех же целей. - Фердуева подняла воротник, пощекотала уши длинным ворсом. - Наказывается лишением свободы на срок от пяти до десяти с конфискацией.
- Или без! - поддержал Помреж.
- Или без, - согласилась Фердуева и уже серьезно добавила, - от двести шестнадцатой и прочих нас страхует дядя Филипп, тут порядок, а северяне наглеть не станут, Чорк не допустит их усиления, пошипят мелочно, а мелочей, Вась, я не боюсь, уколы да щипки даже бодрят, вроде кровопускания, оживляется организм.
Помреж натянул толстые, дутые перчатки - дар Лильки Нос после недавнего кутежа, хозяйка скользнула взглядом по перчаткам, пригодным разве что для горных склонов альпийских курортов, в глазах ее метнулись смешинки.
