— Беги, Бобка, — бросил.
Бобка не двинулся.
«Просто так. Для начала дружбы. Дарю!» — всё уговаривал кого-то голос.
— Беги!
Главное правило уличных драк: бей первым. Шурка размахнулся что было сил. Косточки на руке затрещали. Покатилась сбитая кепка.
Второе правило драк: лицо только кажется мягким. Шурка боднул наугад головой. И в тот же миг ему показалось, что ему на ухо обрушилась кувалда, а из другого уха вылетела вспышка молнии. Потерял под ногами опору. Их слишком много. Его потащили за ворот. Надо закрыть локтями живот. Но рука схватилась за карман, отлегло: письмо на месте. Тут же у глаз мелькнул ботинок, и в живот будто врезалось пушечное ядро. Дыхание перехватило до темноты в глазах. И следом земля ударила по уху. Шурка повалился мешком — никто его больше не держал и не тащил. Топот грохнул, но оборвался, рассыпался шорохом.
Шурка приказал себе дышать, оперся на руки. Глянул. Бобка сидел, трогая красной рукой нос. Шурка подполз к брату, отнял его руку:
— Дай взгляну.
Бобка был не испуганный. Какой-то слишком тихий. Глядел в сторону.
— Собака, — тихо изумился Бобка.
Черный пес, лохматый, в колтунах, повизгивая, ловил собственный хвост. Крутился на месте. Как будто удивлялся, что у него хвост.
— Собака, ну и что. Ты погоди. Запрокинь голову.
Шурка поглядел. Послюнил палец, потер. Нос не сломан. Кровь из губы.
— Жить будешь.
— Хорошо, мальчик, — запел над ними комариный голосок. — Я понял. Пуговку ты не продаешь. Меняешь?
А потом топнул на кого-то сапожками. Махнул руками:
— Кыш!
И черный пес потрусил прочь.
— Какая еще пуговка? — Шурка поднялся. — Вам чего, гражданин? Идем, Бобка.
Гражданин в вышитых сапожках. Улыбочка. Кривые усики. Сумасшедший, понял Шурка. Или пьяный. Похоже, именно он спугнул хулиганов, и на том спасибо.
— Пуговка, — все нудел он.
— Идите, идите. — Шурка не глядел ему в глаза. Нельзя смотреть в глаза бродячим собакам, сумасшедшим и пьяницам.
— Давай меняться?
— Бобка, идем же, — потянул Шурка брата. Но Бобка почему-то не двинулся.
— А что у вас есть?
— Не у меня, а у тебя! — оживился гражданин.
Чуть не пританцовывал на месте своими сапожками.
«Они что, знакомы?» — не понял Шурка. Бобку наконец удалось сдвинуть с места.
— Ножичек, а? Меняю пуговку на перочинный ножичек. Ты играешь в ножички? Все вы играете. Мальчишки, я хотел сказать.
— Гражданин, отстаньте. Бобка, ты можешь идти быстрее? — рассердился Шурка.
— А лупу? Хочешь лупу? Настоящую, восьмикратное увеличение.
«Что он плетет?» — бесился Шурка. Он терпеть не мог пьяных.
— Отстаньте, — прошипел через плечо. А на лице брата заметил интерес.
— Две лупы. Одну тебе, другую брату твоему!
А дома все уплывали мимо. Только глядели своими распахнутыми глазами, поднимали резные брови.
— Может, заводной паровоз? — не унимался незнакомец.
Шурка чуть ли не бежал. Тащил Бобку за собой.
— А хочешь велосипед? — пел им вслед голос.
В конце концов, мишка всегда желал им добра, рассудил Бобка.
— «Дуглас»? — спросил он, вытягивая шею.
Женщина в платке шла навстречу. Посмотрела пристально. Шурке стало неловко. «Видок у нас, наверное, — с досадой подумал он. — Прицепился психический». Женщина замедлила ход. А потом еще и обернулась им вслед.
Но гражданин не отставал:
— Самый что ни на есть «Дуглас». С карбидным фонариком.
Но узнать, откуда у незнакомца велосипед марки «Дуглас», Бобка не успел. Перед ними встал холм. Карабкалась вверх тропинка к Лушиному дому.
Сама Луша стояла на крыльце. Руки в боки.
— А ну, Игнат, иди-ка ты отсюдова, — нехорошим голосом попросила она. Шурка снова услышал в ее голосе страх. Страх — и угрозу. — А вы, — дернула она Бобку за ворот, — в дом.
— Луша, ты же комсомолка! — не смутился Игнат. — А в старушечьи сказки веришь! В суеверия и мракобесие! Опиум для народа! Я жертва клеветы и интриги!..
Он, может, еще бы что прибавил, но Луша захлопнула дверь.
