— А что, скажешь, не было этого? — спрашивал Харламов.
— В том-то и дело, что было. Да мы чуть ли не все втроем и видели это в прошлом году. Все вместе ходили тогда в кино, видели и певицу эту в белом платье и старичка с пирожным. А девочки все-таки никакой не было, и никакой обиды никому Толя не причинял.
— Спорим, что была? На три рубля! Я познакомлю вас обоих с нею. Идет?..
Алеша бывал рад таким перерывам в занятиях. Если случалось, что никто не приходил к нему, он сам тогда отправлялся к приятелям, чтобы немного поболтать и развлечься.
Долго тянутся осенние вечера. Вот уже, кажется, и пересказ по русскому составлен, осталось только начисто переписать в тетрадь. И стихи прочитаны несколько раз, пора бы им запомниться… Но, переписывая, он вдруг отвлекался, неизвестно зачем рисовал на черновых листках фигурки и профили. А заучивая стихи наизусть, останавливался взглядом на лучистом пятне за стеклом, — отражение лампы точно гипнотизировало его, приятное оцепенение овладевало им, стихи вдруг вытеснялись мыслью о ноябрьском школьном вечере… Будет концерт, будут танцы… И вдруг на вечере этом оказалась бы каким-нибудь чудом Наташа, и они танцевали бы вместе, как там, в лагере!
Соломенная шляпа с большими, круто изогнутыми полями, узенький кожаный поясок, застежка на груди, забавная брошка из пластмассы в виде борзой и еще много других мелочей, связанных с Наташей, ей принадлежащих, ее украшающих, возникали в памяти и гнали прочь стихи.
Одинаковые дни, одинаковые вечера…
Хорошо, если в школе на уроках кто-нибудь другой решал у доски задачу, рассказывал о почвах в центральных областях России или объяснял зависимость между корнями слов, суффиксами и флексиями. Но если на уроках произносилось: «Громов!» — внезапная тяжесть сжимала колени Алеши, холодно и пусто становилось в груди, он плелся к доске и отвечал так, будто ему было стыдно повторять общеизвестные, скучные вещи перед всем классом.
Он отделывался краткими фразами. Приходилось задавать ему много дополнительных вопросов. Алеша и на все новые вопросы отвечал с той же лаконичностью.
Ответит и молчит, ждет, хмурится. Надо было учителю всякий раз приложить немало усилий, прежде чем удавалось выяснить, что мальчик все-таки добросовестно приготовил урок.
Инженер Харламов возвращался с работы домой лишь в поздние вечерние часы. Он мало виделся с женой и сыном, подробности домашней жизни во многом ускользали от него.
Дома, надев халат, или только скинув пиджак и оставаясь в синем джемпере с вышитыми по груди белыми оленьими головами, Владимир Павлович Харламов предавался чувству заслуженного, как ему казалось, покоя в семье.
Но изредка бывало — прочтет Владимир Павлович в газете что-нибудь тревожное о молодежи, про какого-нибудь свихнувшегося юнца, и учинит тогда пристрастный допрос жене:
— Послушай, Варя! Ты сегодня читала вот это?.. Нет? А ну, погляди…
Он следил за выражением ее лица, пока она быстро водила глазами по строчкам. Потом придирчиво допытывался: сколько денег на карманные расходы дает она Коле и хватает ли у нее разума, осторожности, просто житейской дальновидности, чтобы контролировать сына буквально на каждом шагу? Ему самому некогда, к сожалению, он слишком занят, и дом, семья, сын целиком на ее ответственности! Понимает она это или нет?
Маленькая, хрупкая Варвара Алексеевна выслушивала мужа со снисходительной, даже как будто победоносной улыбкой. Она с удовлетворением оглядывала горку с хрусталем и фарфоровыми безделушками, дорогой китайский ковер нежнейших, блеклых оттенков, мягкие и пухлые узоры которого выступали с такой обманчивой выпуклостью… Она молчаливо приглашала мужа полюбоваться также шелковыми занавесками на окнах — они синие и почти прозрачные… А вся тщательно подобранная ею антикварная мебель? Полированное великолепие мебели зеркально отсвечивало светом и тенями… По справедливости, Владимир Павлович может сам ответить на вопрос, чиста ли у нее совесть за порядок в доме.
— Я о другом, Варя… Я про Колю говорю.
— А что? Не понимаю. Ну что, Коля?.. Почему?.. И какое отношение, скажи, пожалуйста, — начинала она сердиться и с гримасой оскорбленного достоинства кивала на газетный лист, — что общего ты усматриваешь между всем этим и… и нашим мальчиком?
