— Уйди! Прошу тебя, умоляю!
Слышу слова и… не понимаю. Пытаюсь увидеть её лицо, но передо мной — розовая пелена. Напрягаюсь. Не сразу, сквозь пелену — несчастные глаза, как у Муськи, и мокрые дорожки на щеках.
— Антонина Сергеевна! — бормочу в страхе. — Антонина Сергеевна, простите меня. Я не думал… я не понял… я не хотел… Я… простите меня… — И вдруг, точно толкнуло меня что, говорю торопясь: — Нельзя предавать человека. Нельзя оставлять человека одного. Вам плохо. Вам нельзя оставаться одной. Я люблю вас. Я сделаю вас счастливой, вот увидите. Я сниму с вас ваше горе. Вы не смотрите, что я моложе, я для вас…
— Если любишь, уйди, — просит она, и лицо её перекашивается, оно некрасиво сейчас, но никогда ещё она не была такой близкой мне. — Умоляю, если любишь, уйди и никогда больше не приходи! Я люблю мужа! — говорит она мятым голосом.
— Я знаю, — смело киваю я. — Любите. Кто вам мешает? Разве я мешаю вам любить его?! Но пройдёт время… вы поймёте, что уже не любите его, — нагло вещаю я.
В новом рождении я ощущаю себя всемогущим. Вот что такое человек: он может обогреть другого! Осторожно беру её руку, подношу к губам, а потом глажу. И удивляюсь, почему она шершава. Вижу черноту, въевшуюся в указательный и большой пальцы, у дедушки была такая чернота, потому что он очень много моркови чистил для сока мне и картошки для пюре — я люблю пюре. И у меня перехватывает дыхание от нежности к этой трудовой руке, снова припадаю к ней губами, а потом, через паузу в тысячу лет, говорю:
— Пройдёт время, и вы полюбите того, кто рядом с вами. Я помогу вам жить. Сниму с вас ваше горе… обещаю вам…
Она слушает, склонив голову набок, а я сам удивляюсь своей смелости, вернее, наглости, снова говорю ей о грозе, но уже совсем по-другому: говорю о стойкости деревьев, о сверкающих радугами и каплями лютиках. И об обновлении. Впервые я ощущаю себя сильным и заявляю безапелляционным тоном, что «человек сам виноват в своём одиночестве».
— Уйди! — говорит Тоша окрепшим голосом. Она не несчастна сейчас, смотрит на меня неприязненно. — Уйди и никогда больше не приходи ко мне. Слышишь?!
И я ухожу.
Иду по весенним улицам юго-запада. Сирень отцвела, но зацепившиеся за карнизы домов её запахи ещё живут, и запахи цветущих лип, и запахи нарциссов, посаженных под окнами. Запахи вторгаются в меня, утешают, лгут, что всё хорошо, противостоят тому, что произошло.
А я не понял, как и что произошло. Я никогда не осмелился бы. Она сама. Зачем? Меня пожалела — мол, первая любовь не должна быть несчастна — и себя принесла в жертву? Или решила освободить меня от вины перед дедушкой и страха перед смертью? Тогда почему, если пожертвовала собой, на её лице проступила самая настоящая ненависть?! Тогда как могла выгнать меня? Не согласуется. А может, она так отомстила мужу, бросившему её? Странная месть.
«Теперь ты выздоровеешь!» — звучит её голос.
Ощущение нового рождения исчезло, я тащил в себе все боли, и все предательства, и все обиды, и все несчастливые любви — Тошину, мою, Муськину, и не знал, как буду жить завтра, не знал, что мне делать дальше, потому что после того, что случилось, не представлял себе жизни без неё. Я связался с ней навеки, я ответствен за неё с её несчастными глазами, перекошенным злобой лицом, я должен сделать так, чтобы ей перестало быть больно, чтобы она не плакала, и чтобы руки перестали быть шершавыми, и чтобы её мягкие, детские волосы никогда не стали жёсткими — для этого их нужно гладить каждый день, и тогда придут к ней добрые сны и покой.
Родителей дома не было. И я прямо как был, в одежде, рухнул на тахту. Последнее, что вспыхнуло в мозгу, — её «уходи», и я провалился в сон.
— Он дома!
От этого маминого возгласа проснулся. Но что-то мешало обнаружить своё бодрствование, какая-то смутная, неосознанная вина перед родителями.
Да, у меня, как и у многих, есть родители. Очень даже замечательные. Души во мне не чают. Мама когда-то хотела стать актрисой, стала библиотекарем. А отец — самый блестящий человек из всех, кого я знаю. Остроумен, эрудирован. Он — «великий комбинатор»: из всех событий и мероприятий получит выгоду, из всякой ситуации найдёт выход. Он — центр вселенной, потому что всегда окружён людьми, восхваляющими его. Смешлив и лёгок в общении. Нужен всем: и знаменитым актёрам, и политикам, и учёным, и юристам, и ювелирам. Он — центропуп, как зовёт его мама, потому что ему звонят, его умоляют. В нём нуждаются даже самые-самые элитные особи, на себе несущие власть!
