Познав
ремесло,
Йехошуа
заметил: чем
тяжелее работа,
тем
самозабвеннее
люди
отдаются праздникам,
и не
вспоминают
горечь
будней. Они
не любят
напоминаний
пророков, а
их страх таит
неведомое
знание.
Это
случилось в
четвертый
день перед
шабат в месяц
Адар, после
праздника
Пурим в самый
разгар
уборки льна,
когда солнце
набрало
жаркую силу.
Старый водовоз
Маттия умер.
Маттия жил в
конце улицы и
иногда
предлагал
плотнику
воду за лепту.
Водовоза
похоронили
до захода
солнца в яме,
обложив тело
камнями и
присыпав
землей.
Сверху
положили
каменную
плиту и
побелили
могилу.
Его
завернутое в
материю тело
быстро пронесли
на
деревянных
носилках:
мухи вились над
потными
спинами
носильщиков.
Водовоза провожали
четверо
родственников
и соседи.
Плакальщиц
не на что
было нанять,
и никто из
мужчин в знак
скорби не
сбрил бороду.
Дочь
Маттии, Рода,
хромая от
рождения,
седая дева с
тупым лицом,
едва
поспевала за
людьми.
Женщина
шумно сопела
и, босая,
подпрыгивала,
словно бочка
отца на
ухабах. Отец
единственный
жалел ее.
Теперь Роду
ждала судьба
увечной
побирушки. И
Йехошуа не мог
забыть
растерянный
взгляд Роды.
Он
понял, что
такое смерть.
Мальчик сел в
пыль, поджал
колени и
заплакал: нет
вечной радости
и счастья, а
есть только
тоска и ужас,
о которых
люди
старались
забыть.
Когда
слезы вымыли
из сердца
отчаяние, Йехошуа
вспомнил о
раби Пинхасе.
Их
дружба
началась с
оговорки
Йехошуа в собрании.
Проходя мимо
расступавшихся
горожан,
Пинхас
остановился
возле Йосефа
и Йехошуа и
спросил
мальчика, не
гончара ли
Иехойахима
он внук? И
одобрительно
кивнул.
Потом
они
встретились
в учебной комнате
при синагоге.
Пинхас узнал
о здоровье отца
и дедушки.
Йехошуа
помялся: в
углу над столом
подслеповато
сгорбился
хазан. Он читал,
словно нюхал
пергамент.
Вдруг –
хряснул
ладонью по
доске в
тщетной
охоте за
мухой и
испуганно
заморгал на
раби. В
комнату нетерпеливо
заглянул
Иааков,
поджидавший
брата.
– Ты
что-то хотел
спросить? –
сказал
Пинхас Йехошуа.
Густая
колечками
борода и усы
раби скрывали
улыбку, но
его
доброжелательный
голос
ободрил
мальчика.
– Раби, в
Книге
хвалений нам
читали о
душе. Есть ли
это весь
человек,
который
восстанет в
вечную жизнь
или будет
брошен в
долину
Енномову, или
это только
тень его?
Священник
с
любопытством
взглянул на
мальчика:
гиматий,
слишком
легкий для
прохладной
погоды,
старые
сандалии
велики и,
верно,
достались от
старшего.
Пинхасу
редко
задавали
отвлеченные
вопросы,
обнаружив
знание
священных
книг. Тем более
редко люди
бедного
сословия. То
о чем говорил
мальчик,
понял бы не
каждый
взрослый, ибо
ни в Книге
хвалений, ни
в Великой аллилуйе
не
пояснялась
разница
между тем, что
подвержено
тлению, и тем,
что навеки
принадлежит
Богу.
Пояснять же
взгляды
людей своего
круга в
Ершалаиме, то
есть, что он
не верит в
воскресение
после смерти
и презирает столичных
богословов,
обезьянничающих
перед Богом
по неписаным
законам, он
считал лишним:
это только
запутает
ответ.
Пояснения
языческих
мудрецов
были не менее
сложны для
мальчика, чем
его вопрос.
Раби подумал
и ответил:
– Ты
знаешь
гончарное
ремесло? Не
очень? Тем лучше.
Сделай для
меня горшок
без сторонней
помощи.
Спустя
семь дней
мальчик
остановил
его у
молитвенного
дома. На лбу
поверх
молитвенного
платка и на
правой руке у
Пинхаса были
филактерии:
он не успел их
снять.
Йехошуа
подал
кривобокий
предмет из
необожженной
глины,
напоминавший
горшок.
Пинхас
повертел
изделие и
сдержал улыбку.
– Ты
раньше делал
это? – спросил
раби. Мальчик
отрицательно
кивнул. –
Значит, это
знание было у
тебя до
рождения, и
теперь ты
вспомнил его,
не так ли? –
Йехошуа
неуверенно
подтвердил. –
Подобное
говорил
давным-давно
один языческий
мудрец.
Теперь так
думают
многие в
Александрии
и даже в Риме.
И то, что
сохранило
твое знание,
некогда
освободится
от твоего
тела…
Мальчик
подумал и
улыбнулся.
– Я
понял вас,
раби! – Тот
одобрительно
потрепал
ученика по
плечу и
повернулся
идти. – А не
есть ли это
просто
наблюдательность
и смекалка?
От
изумления
Пинхас стал и
беззвучно
рассмеялся.
– Не
хочешь ли ты
поспорить с
великим
Платоном? –
успокоившись
и поглаживая
бороду, спросил
он. Йехошуа
смутился.
Пинхас
приподнял
подбородок
ребенка и
заглянул в
его глаза. – Не
знаю, зачем
Господь
обронил в
этом
захолустье
драгоценный
камень.
Может, чтобы
его огранили?
Заходи ко
мне, когда
будешь
свободен. Я
постараюсь
научить тебя
тому, что
знаю. Возможно,
удастся
подготовить
тебя для
раввинской
школы.
