Как только моя кровать оказалась около аппарата искусственного дыхания, к которому меня «приковали» на долгие и страшные 12 дней, мною стали немедленно заниматься. Наконец-то пригодилась трубка для искусственного питания, и мне начали давать какие-то жидкие смеси, обеспечивавшие прилив энергии в организме. Но все же истощение оказалось настолько сильным, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни повернуться самостоятельно со спины на бок.
Персонал, готовившийся к приезду комиссии, переворачивал меня как бревно, меняя белье, матрас и другие больничные аксессуары. Их раздражало, что я не могу сохранять равновесие, когда меня переворачивали на бок, не способен удержать поднятую руку или ногу. Ни сострадания, ни жалости – лишь раздражение из-за необходимости повторять одно и то же действие многократно.
Как мне потом рассказывали медсестры, с которыми удалось установить нормальные человеческие отношения, раздражение возникало из-за бессмысленности той работы, которую их обязали делать для безнадежного, с их точки зрения, больного. Опыт и повседневная практика убеждали, что не стоит таких трудов пациент, дни, а скорее часы которого сочтены.
Честно говоря, вспоминая все это сейчас, понимаю и не осуждаю их. Не обижался на медиков и пребывая в абсолютно беспомощном состоянии. У меня просто не было сил для волнений и обид. Получив упомянутый «допинг» я мог кивать головой в ответ на вопросы членов комиссии. Не помню, о чем они меня спрашивали. В ту минуту я не понимал, зачем они пришли. Меня больше волновал вопрос, за что ухватиться, чтобы остановить падение по туннелю все дальше и дальше вниз.
Кстати, мои впечатления совпали с ощущениями женщины-врача, пережившей клиническую смерть. Вначале она подробно расспросила меня о том, что видел я, и только после этого подтвердила почти стопроцентное совпадение виденных нами картин. И если раньше я сомневался, являлся ли туннель предвестником смерти, то после беседы с ней мои сомнения окончательно развеялись.
Новый лечащий врач поначалу приняла меня в штыки. Она утверждала, что не любит «блатников». Видимо, сама себе казалась борцом за справедливость. Только какую справедливость она отстаивала? Возможность с целью вымогательства средств у родственников доводить людей до такого состояния, вывести из которого, как в моем случае, стало под силу лишь целой бригаде светил московской медицины. Так можно ли оправдать то, что их силы и знания отвлекаются на исправление заведомо преступных деяний?
Кроме того, предвзятое отношение доктора на первом этапе лечения – прямое нарушение Женевской декларации Всемирной медицинской ассоциации, фундаментальный принцип которой гласит: «Заботиться прежде всего о здоровье моего пациента». Но в нашей стране юридические и моральные законы применяются только тогда, когда это нужно или выгодно властям предержащим.
Моя семья отстаивала конституционное право на медицинскую помощь гражданину России. Другое дело, что добиться успеха моим родным удалось, только обращаясь в высокие инстанции. Так какое же отношение это имеет к блату, когда добиваешься положенного по закону, в то время как люди в белых халатах лишают тебя законного права, руководствуясь корыстными побуждениями?
У нас везде кивают на бедность и дефицит медоборудования, лекарств, но когда появляется «рука сверху» – находится все. В больницах давно сложился теневой рынок перераспределения, продажи, обмена лекарств, услуг, оборудования и т. п. Масштабы явления затмевают достижения известного героя Ильфа и Петрова, которому «Бог послал».
Купленный втридорога на деньги налогоплательщиков через какое-нибудь ООО аппарат, после того как на нем прилично «заработал» главный врач, не всегда попадает в кабинет поликлиники. Путь его к больному лежит через «платные услуги», через кабинет заведующего, главного специалиста, где пациенту выставят счет.
Не брезгуют даже мелочью. В одной из московских больниц по распоряжению главврача корм для его дачных волкодавов вывозили прямо с пищеблока. Это были отнюдь не отходы. «Элитные» псы в отличие от больных должны получать качественную пищу.
