Ласковая хозяйка приняла гостей и начала готовить ужин. Вася, походив немного по двору, снова вышел за ворота.
Он сделал несколько шагов. Было тихо. Но и сюда доходил до него хоть неясный и далекий, но все же могучий голос чудесного города. И Васе захотелось посмотреть на него еще хоть немного.
Он прошел вдоль реки, вышел на какую-то широкую и прямую улицу, которая одним концом уходила вдаль, а другим упиралась в величественное здание, какое Вася принял сначала за храм. Но креста на нем не было.
Стены его были уже погружены в сумрак, и в лучах заходящего солнца горела только одна высокая, острая, золотая спица. А над спицей, тоже горевшие золотом, плыли облака, которые ветер с широкой реки гнал все дальше на запад.
...Из тихого домика Марфы Елизаровны выехали ночью, чтобы к рассвету попасть в Ораниенбаум.
Там-то уж, — Вася знал об этом хорошо, — он увидит наконец море.
Какое оно? Такое ли, каким он представлял его себе в мечтах, когда плавал он в своем воображении вместе с капитаном Куком на корабле «Резолюшин», когда скитался он, как Одиссей, по неведомым и чудесным странам? И велики ли волны на нем, и какие звезды светят над его темными валами?
Вася думал об этом все время, пока тяжелые, окованные железом колеса тележки стучали по бревенчатой мостовой бесконечной улицы, которую ямщик назвал Невской першпективой.
Ехали мимо каких-то дворцов, даже в сумерках поражавших своей красотой и величием. Но Вася не смотрел на них более.
Уже совсем стемнело. Дядя Петр Звенигородцев, сидевший в тележке рядом, задремал. На небе зажглись звезды. «Першпектива» еще долго тянулась, потом исчезла. Стали попадаться маленькие домики, окруженные высокими заборами, за которыми бешено рвались на цепях сторожевые псы. Все чаще дорога шла пустырями, над которыми поднимался белой пеленой ночной августовский туман.
Миновали деревни Волково, Лигово, Стрельну. Было холодно. Воздух был чистый и резкий. Пахло потом от невидимых лошадей, грязь чавкала под их ногами. А моря все не было.
Только иногда с запада тянуло ветерком, приносившим запах влаги, и там, на самом краю неба, звезды были бледнее к мельче, словно свет их поглощала другая, невидимая взору бездна.
«Не море ли это?» — думал Вася. А ночь все светлела и светлела.
Угасли созвездия, все шире раздвигались дали, и вдруг Вася увидел корабль, плывущий по небу.
— Что это?! — воскликнул он в страхе.
И верно, корабль шел по небу, — двухмачтовый корабль с полными парусами, на которых дрожал луч восходящего солнца.
— М-да... — с недоумением отозвался дядя Петр и обратился к ямщику: — Что это, братец, такое? Ведь, кажись, действительно корабль плывет как бы по небу.
— Обыкновенно — море, — отвечал ямщик.
— Море? — повторил Вася. — А я думал, небо.
И как ни зорок был его взгляд, ни пытлив, он не мог отличить края неба от моря, до того они были похожи по цвету.
Небеса далеко уходили, и к ним далеко уходило плоское петербургское взморье, теряясь в безбрежном просторе. И не было никаких валов.
— Что ты так смотришь, братец? — спросил дядя Петр у Васи.
— Море? — снова прошептал Вася.
— Странен ты, мои друг, — сказал дядя Петр. — Знавал я батюшку твоего, славно служил он в гвардии, в Преображенском, а ты братец, все море да море! Где ты сему выучился, не у тетушки ли в Гульёнках? Умствователь ты, я вижу. Заедемка лучше к англичанину в трактир. Слыхал я, будто они в Ораниенбауме славно кормят.
В английском трактире, где они остановились завтракать, все было удивительно для Васи: и посуда, и кушанья, и люди другого обличил.
За прилавком стоял толстый-претолстый человек с лицом розовым, как у ребенка, хотя борода у него была седая и, к изумлению Васи, росла прямо из-под шеи.
Вася с уважением смотрел на него.
«А может быть, — думал Вася, — может быть, он знал капитана Кука и даже сидел с ним рядом? Ведь оба они англичане».
И Вася сказал по-английски, робко подбирая слова:
— Сэр, вы, наверное, знаете мистера Кука? Не правда ли? Он ваш соотечественник.
Трактирщик, перегнувшись через прилавок, внимательно выслушал Васю.
Нет, о мистере Куке ему ничего не известно. Он ничего не слыхал, но у него в трактире бывает мистер Смит, что торгует пенькой в Санкт-Петербурге. Он тоже очень почтенный человек и всегда требует ростбиф, что готовят у него в трактире.
