Эта древняя ведантистская теория происхождения космоса сразу же сталкивается с двумя весомыми, с точки зрения человеческого разума, противоречиями: эмоциональное и чувственное восприятие боли и этическая проблема зла. Ибо, если проявленный мир есть выражение Сатчитананды и представляет собой не только бытие, тождественное сознанию-силе – что можно допустить без особых возражений, – но и бесконечное самосущее блаженство, то как тогда объяснить существование страдания, боли и зла? Ведь этот мир предстает перед нами скорее как юдоль страданий и печали, а не обитель блаженства. Вне всякого сомнения, такое отношение к мирозданию – это преувеличение, ошибка нашего восприятия. Если посмотреть на этот мир беспристрастным взглядом, к которому не примешиваются эмоции, то мы заметим, что совокупность получаемых нами в жизни удовольствий значительно превосходит боль и страдание – несмотря на отдельные случаи, свидетельствующие о противоположном положении вещей, – и что явное или скрытое, поверхностное или внутреннее удовлетворение от существования является обычным состоянием природы, а боль и страдание, напротив, – состоянием, лишь временно прерывающим обычное естественное состояние. И именно по этой причине даже малая толика боли и страданий так поражает нас и производит эффект значительно более сильный по сравнению с получаемой в жизни суммой удовольствий. Как раз в силу того, что удовольствие есть норма нашего бытия, мы не ценим этого состояния и даже не замечаем его, если только оно не приобретает острой формы, превращаясь во всепоглощающую волну счастья, радости или экстаза. Блаженством мы называем обостренные формы проявления удовольствия, а нормальное состояние удовлетворенности своим существованием, которое присутствует всегда и везде независимо ни от чего, мы расцениваем как нейтральное, не относящееся ни к удовольствию, ни к боли. Это нейтральное состояние удовлетворенности есть не что иное, как великий практический факт нашей жизни, без которого был бы немыслим всеобщий инстинкт самосохранения; но мы не стремимся к этому состоянию и не ищем его, а потому и сбрасываем его со счетов своих эмоциональных и чувственных приобретений и утрат, обращая внимание лишь на положительные удовольствия, с одной стороны, и на неудобства и боль – с другой. Боль воздействует на нас сильнее, чем удовольствие, поскольку она противоестественна для нашего существа, для характера всей человеческой природы и воспринимается нами как насилие и посягательство на нашу жизнь и устремления.
Но, с философской точки зрения, дело не в самой противоестественности боли или страдания и даже не в их масштабах, дело в том, что они присутствуют в мире. Ведь если все сущее есть Сатчитананда, то как вообще могут существовать боль и страдание? Эта реальная проблема часто еще более осложняется ложной постановкой вопроса, основанной на идее личного сверхкосмического Бога, и возражениями более узкого, а именно этического, свойства.
Предположим, Сатчитананда и есть Бог, сознательное Существо, первопричина бытия. Тогда как может Бог, сотворивший этот мир, подвергать страданию свои собственные творения и допускать боль и зло? Как может Бог, будучи Всеблагим, сотворить боль и зло? Если допустить, что боль есть ниспосланное нам свыше испытание, это не будет разрешением моральной стороны проблемы; мы придем лишь к идее об аморальном Боге или о Боге вне морали вообще, предстающем этаким инженером космоса, великолепно знающим свое дело, ловким, искушенным психологом, Богом Силы, законам которого мы вынуждены подчиняться и чье расположение можно так или иначе завоевать, но не к идее о Боге Добра и Любви, которому можно поклоняться с ответной любовью и благоговением. Ибо тот, кто изобрел пытку как средство испытания духа, будет повинен в преднамеренной жестокости или в отсутствии моральной отзывчивости, и если его и можно назвать существом нравственным, то он в любом случае будет стоять ниже уровня высших моральных устоев и инстинктов своих собственных созданий. И если, чтобы уклониться от настоящего решения этой моральной проблемы, мы признаем боль и страдание как неотвратимый результат и естеcтвенное наказание за содеянное зло – хотя такое объяснение не согласуется даже c самым непосредственным жизненным опытом, если только не принять теорию Кармы и перерождения, согласно которой душа страдает за совершенные в прошлых жизнях грехи, – то нам все же не удастся уйти от решения вопроса, составляющего самую сущность этической проблемы: кто, почему и когда создал зло, влекущее за собой наказание болью и страданием? А поскольку в действительности зло в нравственном отношении есть форма умственного расстройства или неведения, то что или кто ответственен за существование этого закона или неизбежной зависимости, карающей расстройство человеческой психики или поступок, совершенный по незнанию, страшными ответными ударами, расплатой и наказанием, порой такими невыносимыми, такими чудовищными? Непреклонный закон Кармы несовместим с высшей Божественной моралью и нравственностью персонифицированного Бога, поэтому Будда отрицал всякое существование свободного и всесильного личного Бога и утверждал, что личность есть преходящий продукт неведения, подвластный закону Кармы.
