— Спичку не зароните. Шли бы в избу, — говорила жена пасечника, стоя в дверях и глядя на плачущего мужа.
Замахиваясь на кого-то невидимого, ворочая безногим туловищем, пасечник повез рукавом по верстаку и уронил стакан. Арканя тоже махал руками, и Пикалов тоже начал махать. Они смутно пришли к общему согласию, и каждый считал, что именно он прав и все с ним согласились в чем-то важном. Арканя объяснял жене пасечника:
— В город бы вас, на комбинат. С магазина попитаться. Надо уметь вертеться! Учи вас, долбаков деревенских! Отделение-е! Слушай мою команду!
Стакан мягко подпрыгивал в стружке, катался под ногами…
Дымка упиралась, когда ее на веревке-удавке затаскивали в лодку. Арканя тянул, Пикалов толкал сапогом сзади. Потом они плыли вниз по Шунгулешу, Пикалов все пытался завести мотор, но у него не получалось. Плыть вниз можно было и без мотора. Шунгулеш — быстрая река. В лодке они запели песни. Дымка смотрела назад, пока ее везли в лодке, нарыскивалась прыгнуть за борт. Подплывали к селу, и Дымка стала смотреть вперед, навстречу доносившемуся по воде чужому собачьему лаю. Пикалов простуженно напевал:
Посмотрите, как пляшу,
Я бродни с напуском ношу!
Арканя смутно прорастал воспоминаниями в дальние годы детства: когда подпивали его дед и бабка, у которых он воспитывался, то на пару пели частушки и песни, и вот эту, про бродни с напуском, тоже, а он, маленький, в красной рубашонке, плясал босой посреди избы. Он пытался подпевать и теперь, но слова плохо помнились, забыл их, а помнил «Ландыши-камыши» и «Ладушку».
Лес в темноте осенней светился по берегам, светились в основном березы и осины, редкие, вперед других скисшие лиственницы. Еще не сильно было темно, а так, сумеречно.
Утром Арканя проснулся тяжело, — с годами стал болеть на похмелье,пошел проверить собаку, которую привязали ночью в стайке. Вчера она укусила кого-то, то ли его, Арканю, то ли Пикалова, — Арканя вспомнить не мог, — но укусила. Собака показалась сильно маленькой. Брюхо у нее было заметно отвисшее.
Даже сильно отвисшее. На промысле ощенится. Арканя принес ей вареной картошки и половину хлебного кирпича. Дымка не ела и от нового хозяина отворачивалась. Лапки, ошибочно показавшиеся Аркане при первом взгляде разношенными, были хорошими комочками, только женски длинноват был следок. Вполне хорошие лапки.
— Собачку мы с тобой зряшную сосватали, — сказал Арканя не то, что думал.
— А ты чего хотел перед промыслом?
— Да я так просто. С пузом ишо. Дам сапогом, высыпятся!
— Не-е, это нельзя. Она совсем тогда не сгодится.
Они опохмелились с Пикаловым и решили, что надо искать еще одну собачку, для страховки. Какую ни на есть. Бывает, возьмется за соболя и вообще какая-никакая дрянь. Всю жизнь под воротами пролежит, а потом раз и на тебе! — пошла соболей ловить. Таких историй они рассказывали друг другу несколько и, убедившись в своей правоте, пошли думать со знакомыми мужиками в деревню.
Арканя был действительно озабочен второй собачкой и поэтому к разговорам относился серьезно, пил поменьше и соображал, как бы обмануть какого раззяву-охотничка да купить у него принародно за хорошие деньги собаку. Это случалось в Арканиной биографии. Это, говоря прямо, был его коронный номер. Выпьет охотник — море по колено, тут его и начинай вертеть. Особенно ловко выходило, если вдвоем, если напарник подпевает. Опомниться не успеет охотник — деньги у него в кармане, собачка в чужих руках. Все при свидетелях, никакого мошенства. И чем больше уплачено, тем дело честнее. Плачет иной наутро, — а чего ты, ворона, вчера куражился?
— Дворового купи? — в шутку предлагали мужики, но Арканя не обижался.
Вечером в каких-то гостях, — уже по избам гулянка пошла,потребсоюзовский шофер предложил Аркане своего дворового кобелька, дескать, есть надежда, что в нем талант проявится, потому что одним боком кобелек произошел от известной в недалеком прошлом по Шунгулешу сучки Альмы. Сам хозяин его не пробовал, а держал во дворе.
Кобелек толковый, понятливый, правда, во все драки завсегда лезет, и посейчас у него лоб распластан, отец у Верного (так звали кобелька) был драчун известный, шеленковский лабазный кобель, Верный и характером пал в отца, — но матерь его, Альма, сука добрая была. Ее брали на медведей, на сохатых, соболей она тоже хорошо находила. На морде у сохатого Альма и погибла.
