Сначала мне встретились загадочные следы. Один палец спереди, два, под прямым углом к нему, — по бокам, четвертый, маленький, зачаточный, — сзади. Каждый палец толщиной с человеческий, но вдвое длиннее. Несомненно, оставила их на илистой отмели большая птица. Но какая именно?
Следы были свежие и четкие, на некоторых хорошо оттиснулись даже морщины птичьей «ступни». Перепонок между пальцами не было. Значит, отметалось самое первое предположение, что это бродил лебедь.
Дело происходило в тундре, между большими сибирскими реками Оленёком и Анабаром. Из крупных птиц здесь можно встретить еще полярную гагару, но она не в состоянии разгуливать по суше так уверенно да еще полуметровыми шагами, а кроме того, у нее на лапах, как и у лебедя, есть плавательные перепонки. Залетает сюда также орлан-белохвост, но ему нечего делать на топком иле, у него не может быть таких широких шагов, да и вообще это следы не хищной птицы. Но чьи же?
Шли дни. Время от времени мне вновь попадались загадочные отпечатки лап, и старые, полусмытые дождями, и совсем свежие. В одном месте встретилась целая россыпь этих следов. Они виднелись не только на речной отмели, но и на сыром прибрежном лугу, где голубели куртинки цветущих незабудок. Здесь птицы даже обронили несколько белых перьев. Но и вещественные доказательства не давали ответа. А так как в здешних равнинных тундрах нет никаких укрытий, это было особенно странно.
«Ну где им здесь скрыться?» — думал я, в очередной раз доставая бинокль и пристально просматривая и небо, и сушу. Как-то мы повстречались с местным охотником — он пришел сюда поправлять ловушки на песцов. Однако и этот старожил не смог рассеять моего недоумения.
Разгадка пришла неожиданно. Ранним утром меня разбудили какие-то необычные звуки, нежные и одновременно мощные, торжественные и волнующие, будто рождались они какой-то диковинной флейтой. Трудно было даже определить, откуда, с какой стороны они неслись — издалека или из близи, с земли или с неба. А когда я расстегнул вход палатки, то обомлел…
На бугре среди болота, шагах в пятидесяти от меня, разыгрывалось потрясающее представление. Пять стройных, белоснежных птиц ходили по кругу одна за другой, то убыстряя, то замедляя шаг. Временами они останавливались и церемонно приседали, сгибая свои длинные ноги, затем выпрямлялись, распускали крылья и начинали кланяться друг другу либо отвешивать «общие поклоны», направив головы в центр круга.
Птицы подпрыгивали высоко, чуть ли не на метр, замирали на месте, подняв головы и плотно прижав к туловищам крылья, — в это время и неслись в небо их изумительные клики — опять начинали «водить хоровод», проделывали какие-то другие танцевальные движения, и казалось, разнообразию этих движений нет конца. Поражала пластичность танцоров, согласованность их действий, словно у них был свой дирижер. Вообще изумляла какая-то цельность и законченность этого танца.
Так вот чьи следы так долго не давали мне покоя! Это стерх, белый журавль, по-якутски «кытальрс». Недаром эта птица считается в Якутии олицетворением красоты и изящества, недаром ей посвящено так много легенд, песен, стихов и с ней связано так много названий рек, озер, урочищ.
Эти мысли мелькали у меня в голове, пока я поспешно вытягивал из-под спящего товарища телеобъектив и прилаживал его к фотоаппарату. Всё это Удалось сделать довольно быстро. И тем не менее я опоздал. Птицы либо заметили движение в палатке, либо услышали шорох, а может быть, вообще подошло время их отлета, но они. на мгновение замерли и тут же взмыли в воздух. Кричали стерхи и на лету, но это были уже совсем не те звуки, что разбудили меня: было теперь в них что-то обыденное, скрипучее, похожее на гусиное гоготанье.