Их руки и ноги переплелись, и они уснули в объятиях друг друга. Потом проснулись, в одну и ту же секунду; как будто их телами управлял единый мозг. И снова были близки, и на сей раз он ласкал ее долго, с удивительной нежностью.
Наконец у мужчины вырвались слова:
— Я люблю тебя!
И потом уже более спокойно, даже чуть удивленно, и вкрадчиво-нежно он повторил:
— Люблю тебя.
И он почувствовал, что по ее лицу катятся слезы. Теперь он знал, что никогда не вернется к той, другой, что бы ни случилось.
Больше они уже не спали. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, ибо только так можно было уместиться на узенькой раскладушке. Но не испытывали неудобства оттого, что нельзя ни вытянуться, ни повернуться, напротив, им было это даже приятно.
— Повтори, — прошептала она.
— То же самое я говорил другим.
— Все равно.
— Ну, хорошо. Я люблю тебя.
Она счастливо вздохнула.
— И все? — спросил он.
— А что же еще? Я знаю, что именно это ты сейчас чувствуешь.
— И этого тебе достаточно?
— Более чем достаточно, милый. О такой близости, какая у нас с тобой, можно только мечтать. Наши сердца бьются в унисон, тела слились. Вот теперь я поняла, что такое любовь. Поняла, что значит быть не совсем одинокой. Я знаю тебя так, как никогда никого не знала. Чего же еще желать? Когда ты спрашиваешь, достаточно ли мне этого…
Он прикрыл ей рот ладонью, не дав договорить.
— Я люблю тебя. И хотя говорил эти слова другим, никогда не вкладывал в них того смысла, какой они приобрели для меня сейчас.
Она сняла его ладонь со своих губ.
— Еще раз повтори.
— Я люблю тебя.
— Еще!
— Что с тобой? Ты, кажется, теряешь рассудок?
— Я приказываю!
— Слушаюсь. Я люблю тебя.
И тогда он впервые за все это время услышал ее смех. Она смеялась весело и радостно. Он почувствовал, что она опьянена любовью.
— Я тебе нравлюсь как женщина?
— Очень, — сухо ответил он.
— Я сама себя не знала. Никогда не думала, чта я такая страстная. Знаю, что могу заставить тебя потерять голову в любую минуту, стоит мне только захотеть. Я как раз и собираюсь сделать это. Я хочу иметь от тебя по крайней мере шестерых детей.
— Уж не собираешься ли ты уподобить меня быку? — усмехнулся он.
— А что? Ты и есть мой бык!
Потом она стала серьезной.
— Ты правда хочешь от меня детей? А они не будут хромыми? Мне бы очень не хотелось этого.
— Нет, не будут, и я был бы счастлив иметь от тебя детей.
— А кем бы они считались — индийцами или африканцами?
— Не омрачай свои мечты, — нежно сказал он. — Давай помечтаем вместе, потому что мечта — духовная реальность жизни.
— Мечты и реальность где-то должны соединиться, — сказала она.
— Они соединятся в наших с тобой детях.
— Индийцах или африканцах? Обиженных на мать и стыдящихся ее или обиженных на отца и стыдящихся его? Отвергнутых его или ее родней? Либо и теми и другими?
Он положил ладонь ей на лоб.
— Куда же девалась твоя мудрость? Ведь только что ты говорила, что тебе достаточно того, что есть. Разве ребенок у тебя родится завтра? Или на следующей неделе? Или в будущем месяце? Ты уже знаешь, что у тебя будет ребенок?
— Я бы хотела от тебя ребенка, даже нескольких детей.
— И ты хочешь получить гарантию, что их примет общество, что они будут здоровые и счастливые, что им ничто не будет угрожать и не на что будет обижаться?
— Естественно.
— Естественно было бы только надеяться, но не требовать никаких гарантий. Гарантии, которые ты хотела бы получить для своих несуществующих детей, не обеспечены пока даже детям, у которых родители оба индийцы, или африканцы, или белые.
Ее настроение снова изменилось. Она водила рукой по его лицу и груди, ласкала, стараясь запомнить его тело.
— Ты в самом деле черный, а? В моем сознании это никак не укладывается.
— Потому что черный цвет внушает страх?
— Он таит в себе опасность и неизвестность. А тебя я знаю так близко!
— К тому же это еще и экзотично? — поддразнивал он ее.
— Нет, нет. Никакой экзотики. Ты слишком цивилизован, чтобы быть экзотичным, и чертовски образован… Боже, как хочется пить! А не пойти ли нам погулять, мой дорогой? Или тебе хочется спать?
— Давай-ка встанем, — сказал он.
Она приподнялась и пошарила на ночном столике, отыскивая спички. Потом зажгла лампу и отвернула фитиль. При свете лампы ее лицо показалось ему нежным, без тени суровости, как обычно. Резкие линии у губ разгладились. Круглые глаза казались необыкновенно большими, но прекраснее всего были волосы. Днем стянутые в пучок, сейчас они свободно падали двумя густыми прядями, достигая груди. Будь они на два дюйма длиннее, они бы полностью закрыли грудь.
