— То, — скривился Григорий. — Но до чего же ты надоедлив, москвич.
К нотариусу стояла длинная очередь, но конвоиров Андрея очередь не смутила — в ней ждал «коллег» и Растопчина человек из бара. В помещении находилось два нотариуса, женщина и мужчина. Растопчина подтолкнули к столу мужчины. Процедура заняла считанные минуты. Одна-единственная заминка произошла по вине Растопчина — он зачитал текст расписки вслух, громко и торжественно, чем слегка озадачил спутников. Хозяин кабинета внимательно посмотрел на Андрея. Андрей извинился за то, что не брит. Потом он сложил вчетверо свой экземпляр документа, смахнул пачки «денег» в сумку и всем подряд стал пожимать руки. Григорий обнял Андрея за плечи и вывел на улицу.
— И что мне делать с вашим добром? — похлопал по сумке Растопчин.
— Марш в тачку, — шепнул Григорий.
— Нет, — отказался Растопчин. — Вашим обществом сыт по горло. Откланиваюсь. А макулатуру извольте забрать. Кстати, купюры сотенные, что сверху, — настоящие?
— Марш в тачку, — повторил Григорий. — Или я от уха до уха раздеру твой поганый рот, если услышу от тебя еще раз «нет».
Что за гадостью травили они меня ночью, загрустил Растопчин. И коньяк не слишком-то помог. Слабость в теле, мышцы вялые, клонит в сон. А программа выполнена, и люди кругом — пора бы в отрыв… Сумею ли? На тротуаре — снег, перемешанный с золой и островки чистого асфальта. В подворотне — бачки с пищевыми отходами, толкнешь — бачки повалятся с грохотом, и объедки поплывут, покатятся по льду до мостовой. У бордюра покуривали пенсионеры. Домохозяйки тащили картошку из овощного магазина, бухари — клей «БФ», в тюбиках, из аптеки. Разбавят и выпьют. Румяная толстая баба, наряженная в цветастое платье и драный ватник, шестом скалывала сосульки с крыши соседнего оффиса. Веером разбрызгивая слякоть, неслись по дороге легковушки. Пенсионеры нервничали и никак не могли перейти дорогу. Круто уходил вверх, за сквер и дома с мансардами, узкий проулок. Санек облюбовал себе местечко вдали от дороги, под кипарисом, и чистил обувь о снег. «Качок», отстоявший с утра очередь к нотариусу, окликнул Григория, поймал брошенные ему Григорием ключи от «Таврии», открыл дверцу и полез за руль. Андрей опустил голову, сжался, съежился, перевесил сумку с правого плеча на левое, шагнул к машине. Никто и ахнуть не успел, когда он перебросил центр тяжести с носка на каблук, шевельнул плечом, и ребро его ладони с дикой силой врезалось в переносицу Григория. Парень сумел удержаться на ногах, но на мгновение потерял ориентировку, всплеснул руками, закрываясь от нового удара в лицо, и на руки ему хлынула кровь. Андрей прицелился и двинул парня носком ботинка по коленной чашечке: с такой травмой убегающих не догоняют. Растопчин рванул вверх по узкому проулку и тотчас услышал за спиной топот и мат. Над головой, с чьей-то лоджии, залаяла собака. Растопчин заскочил в первый попавшийся дворик, взлетел по ступеням, дважды дернул на себя невысокую дверь — крючок оборвался. Пахло сыростью. Андрей поскользнулся на половике, отшвырнул к порогу трехколесный детский велосипед, протопал по дощатому полу веранды, по коридору — ни души! И в кухоньке — ни души, и в комнатах… Лишь в самой последней комнате, в угловой, он обнаружил старую еврейку, сгорбившуюся над краешком стола. Высокий, как пенал, один из шкафчиков дорогого столетнего буфета был раскрыт, и старая женщина уже достала из него липкую бутылку и рюмку, и половинка шоколадной конфетки уже была приготовлена. Вероятно, старуха только-только отвлеклась от работы: на «Зингере» под швейной иглой алела недошитая наволочка.
— Ради Бога, сохраните! — взмолился Андрей, выхватывая из внутреннего кармана пиджака магнитофон Лейлы и пряча его под наволочку.
В ту же секунду в комнату к старухе ворвались Санек и его приятель. Старуха закричала. Голосок у нее оказался тоненький и жалобный.
— Здесь не бейте меня, здесь не надо, — вскинул вверх ладони Растопчин. — Бабуська-то причем? Выхожу во двор, сам выхожу.
— Простите, мадам, — поклонился старухе Санек.
— У друга белая горячка. С ночи по чужим хатам шиманается, а мы его ловим.
