В первых числах декабря Растопчин покончил, в основном, с делами и позволил себе маленькую передышку — принял приглашение давнего товарища (учились на одном курсе) Баскакова, архитектора из Ялты, навестить его бывшего, сокурсника, подегустировать южнобережные вина и заодно познакомиться («мельком глянешь, и я буду уже тебе благодарен») с эскизами виллы — «модерн», которые Баскаков вымучивал для одного из крымско-турецких СП. Как художник Баскаков в свою звезду не верил, но земные дела проворачивать умел. Надежда была на то, что щедрый на идеи позер Растопчин, расслабившись на отдыхе и захмелев, не просто оценит эскизы, но войдет в творческий раж и, красуясь перед «жалким бездарным провинициалом», коснется всего спектра проблем, интересующих ялтинца — от привязки виллы к местности до стиля и цветовой гаммы интерьера. Андрей отправился в Крым.
Черное море штормило. Прибой аритмично, словно он страдал одышкой, ворочал тяжелую гальку. В прогалинах низких туч, желто-серых и рыхлых, как старый грязный снег, ледяно сквозила колодезная голубизна декабрьского неба. Ветер охотился за балконными, дверями Но с видимым удовольствием бил и мелкую дичь стекла в форточках, оставленных без присмотра. Его порывы гасли в густой и грубой хвое могучих кипарисов массандровского парка. Чайки барражировали вдоль окон верхних этажей гостиницы, зависали над перилами балконов, высматривали хлеб в мозаике осколков. Сквозь близкую паутину осыпавшегося горного леса просвечивали теплые пятна глинистых откосов и древнее серебро отвесных скал. К запаху сосен примешивался запах шторма, брызги летели к самому небу — над зимним молом появлялось видение огромного куста цветущей белой сирени, а через мгновение мутные потоки вновь водопадами устремлялись с бетона прочь, кромка пляжа круто уходила вниз, в пену грохочущего вала, море опять отступало, обнажая каменистое дно, полное вспыхивающих и тающих искр, темные скользкие травы, что, вытягиваясь, тянулись во след за умирающей волной, и песчаные проплешины с родинками мхов. От морских глубин, от волны и пустынного берега, сплошь заваленного мокрыми водорослями, тенями рваных облаков, солнцем и насквозь просоленными кусками дерева, веяло добрыми старыми временами и покоем. Растопчин был счастлив от того, что переселился из дома Баскаковых в гостиницу. Это не потребовало никаких усилий, половина номеров оказалась незанятой. Никто не тревожил Андрея, никто, кроме шефа в проектном институте и секретарши из Союза, не ведал, где находится Андрей. Поэтому Растопчина крайне удивил междугородный звонок, раздавшийся у него в номере ранним декабрьским утром.
— Вы меня не знаете, — сказал молодой женский голос, — но мне очень нужно вас увидеть. Простите, что позвонила так рано. Боялась не застать.
— Представьтесь, однако, — ответил Растопчин.
— У нас общие знакомые в Америке, — сказала женщина. — Если я появлюсь в вашем номере завтра где-то в полдень, как? Я бы и сегодня к вам рванула, да рейсов нет. Не сезон, на Крым они оставили всего один рейс в день.
— Откуда бы рванули? — спросил Растопчин.
— Из Москвы.
— Но через несколько дней я сам буду в Москве. Что за спешка? Объясните хоть в общих чертах.
— Не телефонный разговор.
— Я вас не приму, — разозлился Растопчин, — Меня в номере в полдень вы не застанете.
— Я подожду в холле, — пообещала женщина.
— Долго ждать придется, — огрызнулся Растопчин.
— Привет общим знакомым.
— Не бросайте трубку, — заволновалась женщина, — я объясню! Мне непременно нужно вам кое-что передать и как можно быстрее. Совсем недавно я вернулась из США. Прошу, не исчезайте завтра из гостиницы. Я и так с трудом отыскала вас.
— Кстати, через кого?
— Через секретаршу Союза архитекторов.
— И она дала вам мой телефон? — спросил Андрей.
— Как видите. Хотя я вас понимаю, — добавила незнакомка, — это было не просто. Она стояла насмерть.
— Уговорили, жду вас, — согласился Растопчин. — Но любопытно, как вам удалось сломить сопротивление сей железной дамы из Союза?
— Не ругайте ее. Я сделала ей один весьма и весьма, хм, скромный презент.
