Затем мы приступили собственно к регистрации кооператива. Ходили по инстанциям и регистрировали все бумаги, как и писали, сами, по тем же соображениям. Процедура была не слишком тяжелой – мы были привычны к бюрократии. Противодействия не чувствовалось, взяток впрямую никто не вымогал. Вероятно, такое «непротивление» было связано с тем, что чиновники в те годы были несколько растеряны. Они тебя замечали и разговаривали с тобой! Это было очень непривычно и подбадривало на пути из одного кабинета в другой. «Мы там ходили, как овцы, где мы, где они… Во сне не приснится, что в эти двери вообще пустят» (Смоленский А. Указ. соч.).
Растеряны были не только чиновники. Партийные лидеры, работники спецслужб и даже, как мне казалось, высокие военные чины чувствовали себя неуютно. Как пишет С. Гедройц, «ГБ впала на какое-то время в панику и в ступор». Позже я узнал, что у них были основания для тревоги – в 1990-е обсуждался Закон о люстрации, ограничивавший их права. Проект закона «продвигала», в частности, депутат Государственной Думы Г. В. Старовойтова. Ее застрелили в подъезде собственного дома в ноябре 1998 года, а закон так и не приняли. В те дни я спросил своего знакомого, одного из первых лиц городской администрации, выходца из комсомольских лидеров, о причинах убийства. Он дал понять, что случившееся – обычная «разборка» на денежной почве. Люди типа моего знакомого, высокопоставленные администраторы и бывшие партийные функционеры, часто объясняли действия демократических активистов исключительно материальными причинами. Думаю, они судили о мотивах человеческих поступков исходя из собственных принципов.
Власти определенно поддерживали создание кооперативов: в 1987 году, после постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О кооперации в Советском Союзе», у кооперативов были простая отчетность и налоговые льготы, были очень ограничены права проверяющих.
Обычные же люди в те годы к предпринимательству относились неважно; для них слова «кооператор» и «вор» были практически синонимами. Надо признать, что для этого имелись основания. Кооперативы при крупных государственных структурах фактически занимались посреднической деятельностью и обналичкой (в упомянутом интервью А. Смоленский говорит об этом в открытую). Это был способ обогащения крупных чиновников. В мелких «самостоятельных» кооперативах тоже хватало много злоупотреблений. К тому же сказывалась и многолетняя советская пропаганда, представлявшая предпринимателей стяжателями, лавочниками, мещанами. Например, мелкие предприниматели в романах Ильфа и Петрова: красный купец Кислярский, гробовых дел мастер Безенчук, частный таксист Адам Казимирович Козлевич, Владя с Никешей – молодцы из «Быстроупака» – смешные и жалкие персонажи. Как бы то ни было, большинство населения, будучи против бюрократии, чиновничьей и партийной, не одобряло и частной инициативы.
Среди кооперативов были всякие – и построенные на обмане, и достойные. Например, на шоссе Ленинград-Вологда в конце 1980-х появилось очень милое кафе. По этому шоссе мы несколько лет ездили в отпуск в Вологду на нашей «копейке». В дорогу брали корзину еды, потому что поесть в редких и неуютных предприятиях общепита не всегда удавалось, – таких «точек» было три-четыре на 770 км пути. Деревянная избушка с надписью «Лукошко» выросла неожиданно, как в сказке, на берегу реки Суйда, в местах детства Бальмонта. Пейзаж не располагал к бальмонтовским настроениям – придорожная пыльная трава с лопухами и мусор. И вот появилось уютное чистое кафе с вкусной едой, блюдечками с клюквой и брусникой, с прибранным газоном вокруг домика. Все это было внове. Кафе продержалось года три, а в начале 1990-х начало трудно умирать. Вокруг заведения воцарялся обычный убогий пейзаж. Смерть кафе была странно естественна в той обстановке. Гораздо более естественна, чем его появление и короткая жизнь.
Кооперативы, занимающиеся некоторыми видами деятельности, в том числе почтовой связью, должны были создаваться при государственных организациях, которые как бы «курировали» их работу. Мы выбрали такой организацией Ленинградскую почту. Я отправился к ее начальнику с проектом соответствующего договора. В советские времена руководитель городской почты был крупной фигурой, номенклатурой обкома партии. Многоопытная секретарь начальника была удивлена моей дерзостью, но все же записала на прием. Начальник принял меня с настороженным любопытством, довольно доброжелательно. Возможно, такая его реакция была результатом новых веяний. Естественно, он попытался «заволокитить» необычное для него дело, но не из вредности, а потому, что действительно не знал, как поступить. Но мы чувствовали, что ветер дует в наши паруса. Это было новое, незабываемое чувство – я не был пешкой, винтиком для чиновников любого уровня. Позднее такого я уже никогда не испытывал. В очередной свой визит (дело, естественно, не сдвигалось с места) я сказал, что отлично понимаю его затруднительное положение, и спросил, кто из более высокого руководства мог бы помочь ему принять решение. Удивленный начальник Ленпочты с подчеркнутым уважением назвал фамилию одного из заместителей министра связи. Я помчался домой на такси, нашел телефон этого замминистра, позвонил ему, обрисовал суть дела, никак не осуждая главу Ленинградской почты, и попросил поддержки. Зам рассмеялся и обещал сразу позвонить. На такси же я вернулся на почтамт, и, когда вновь вошел в громадный кабинет начальника, благоприятное для нас решение было уже готово. Создали комиссию, которая должна была оценить наш проект. Ею руководил один из заместителей начальника. Говорили, что он занимал высокий пост в КГБ.
