В выходные, словно в честь ее приезда, была фиеста. В этой долине каждую неделю в одном из селений проводилась фиеста. Из церкви выносили изображения святых и шествовали с ними по улицам. Старухи ползали на коленях, словно изображая карликов, мужчины напивались, гремела музыка, устраивались танцы, в четыре утра всем, кто еще стоял на ногах (а таковых было большинство), раздавали бесплатную паэлью, и конечно же использовались самые опасные виды пиротехники. В деревне Сью мужчины с небрежным видом поджигали увесистые ракеты прямо сигаретами, свисавшими у них изо рта. Когда пламя уже начинало обжигать руки, они смотрели на него с равнодушным видом, словно говоря: «Что это тут у меня?», после чего запускали петарды вверх, где они взрывались с оглушительным грохотом.
Неподалеку от площади — сейсмоопасного эпицентра фиесты — сняла дом супружеская пара из Уэльса, лечившаяся от булимии. Прожив долгое время во Франции, эти люди полагали, что испанская деревня окажется столь же тихим местом. В пять утра они вышли на улицу в ночных рубашках и попросили мэра Пако убавить шум, но он не смог их расслышать. На следующий день они уехали.
В понедельник те немногие испанцы, которые решились выйти на улицу, передвигались шаркающей походкой пациентов, прошедших курс химиотерапии; площадь была усеяна обломками петард и другой пиротехники.
Когда Сью переходила площадь, из-за угла вылетела целая стая собак в самом прекрасном расположении духа. С большей частью этой собачьей ватаги она была знакома: здесь были Колин, Крошка Джанет, Азуль, Сальвадор и Пабло, Генерал Франко, Канелло и еще тройка маленьких изнеженных собачек, которые, как ни странно, нравились местным жителям. Шествие замыкала неуверенно передвигавшаяся Шифоньерка. В центре же компании скакал самый потрясающий пес, какого Сью только доводилось видеть, — размером с теленка, с блестящей темно-серой шерстью, длинной изящной головой и черными как уголь глазами. Пес выглядел самым ухоженным из всей своры, и Сью решила, что он наверняка породистый.
Тем же вечером, когда Сью с Лоуренсом сидели на террасе бара, мимо снова протрусила та же свора.
— Лоуренс, а чей этот большой пес? — спросила Сью. — Я его раньше не видела.
Лоренс приподнялся, чтобы рассмотреть его получше.
— Ничей. Его бросили. Появился здесь на следующий день после фиесты, — ответил он. — Наверное, жил у каких-нибудь испанцев, которые поехали на лето к морю и не захотели платить за конуру или просто не догадывались, каким он может вырасти. Кто знает? Здесь часто бросают собак на шоссе или оставляют их в этой деревне, потому что знают, что в ней живет много англичан, и считают, что мы должны заботиться о них.
— И мы заботимся?
— Не знаю, по-моему, на сегодняшний день все уже полностью особачены. Посмотрим.
В течение последующей недели Сью непроизвольно отыскивала Пса взглядом и даже подружилась с ним, скармливая ему ненужную закуску, когда этого не видели владельцы «Голубой ночи», и почесывая его за ухом, когда он спал на каменных ступенях церкви.
Та же неделя сулила ей новые знакомства, как она выяснила из гороскопа, опубликованного в международном издании «Дейли экспресс», которое было оставлено кем-то из посетителей бара. Утром в пятницу на той же неделе ее посетил мэр, когда она пила кофе в «Голубой ночи». Дону Пако было по меньшей мере семьдесят, и он носил очки в толстой черной пластмассовой оправе, в которую были вставлены такие сильные линзы, каких она еще никогда не видела. Он попросил ее пройтись с ним к террасе бара для местных, у которого, насколько ей было известно, не имелось названия. В нем и мебели-то никакой не было. Он представлял собой большое пустое помещение, отделанное изразцами, единственным украшением которого служила реклама многочисленных сортов мороженого, никогда здесь не продававшихся.
Сью и дон Пако устроились под большим фиговым деревом на выцветших оранжевых пластиковых стульях, расставленных вокруг шаткого карточного столика, обитого зеленым сукном. Местный парень, заведовавший баром, принес им кофе и огромную порцию бренди в круглом фужере для мэра. Сью вспомнила Лоуренса, как-то заметившего, что при таких ценах на выпивку трудно позволить себе оставаться трезвым. Правда, казалось, испанцы никогда не напиваются, по крайней мере, они никогда не дрались, не блевали, не скандалили и не хвастались, как это делали англичане по субботам в Болтоне и каждый вечер на побережье.
