Маша молчала, смутно догадываясь, в чем дело.
— Что теперь предпринять? — сказала она наконец едва слышно.
— Да что, Марья Васильевна, осмелюсь доложить-с, предпринимать тут нечего-с, как только внести, всею полностью, сумму-с. Поверите ли-с, весь город соболезнует, всякий, конечно, уверен-с, что не батюшка же ваш воспользовались этим кушем, им на что-с! Известно, в чьи лапы все пошло-с, только что выражать-то это открыто многие опасаются-с.
Маше все стало ясно. Еще недавно Шатров в ее присутствии уговаривал отца ее быть осторожнее относительно денег.
— Господи, господи! Где это отец возьмет? Он погиб, погиб совершенно!
Слезы хлынули из глаз девушки.
— Действительно, найти трудновато-с. Народ нынче не податлив на деньги стал. Если б еще под залог, под серебро, например, или другие какие ценные вещи, так можно бы, а то нет, трудновато-с.
— Чем же все это может кончиться, скажите мне, если отец не добудет?
— Конец очень неблагоприятный может быть для родителя вашего-с, Марья Васильевна, таить не стану-с, ибо к чему?
— Ну, что же, что с ним сделают, говорите?
— Да под суд пойдут; от должности, следовательно, отрешены будут. Должны теперь в заключении все это время находиться. А потом… Ох! Ох! Ох! — Он возвел к небу глаза.— Потом уж лучше и не думать, Марья Васильевна-с. Такое может произойти бедствие-с… в солдаты, а то и хуже-с…
Закрывшись руками, Маша горько плакала.
— Вы не извольте так себя убивать, Марья Васильевна,— сказал Подгонялов,— еще бог милостив,— может, как и поправится дело-с.
— Как, как поправится? — говорила Маша сквозь слезы. Потом отерла лицо и прибавила: — А что, если я пойду сама к этому злодею, если выскажу ему, что его поступок низок, бесчестен, подл; может быть, мои слова его усовестят, ему стыдно будет смотреть на мои слезы…
— Эх, Марья Васильевна, полноте-с! Какой тут стыд-с. Да разве у таких людей есть стыд? Да вас, смею доложить, и не допустят к ним-с.
— Я буду стоять у них в сенях до тех пор, пока не увижу его. Весь день, всю ночь простою. Выйдет же когда-нибудь, уж я добьюсь этого.
— Не дозволят-с, Марья Васильевна, не дозволят-с. Швейцар не дозволит в сенях стоять.
— Так научите же, дайте совет; вы старше меня, опытнее. Что же мне делать? Я на все пойду, чтобы спасти отца.
— Если вы так изволите говорить-с, то действительно средство есть-с и в ваших руках находится-с, Марья Васильевна.
— В моих руках? Так что ж вы давно не говорили, что ж вы меня мучили понапрасну? Коли в моих руках, стало быть, отцу нечего бояться.
— Не посмел-с, Марья Васильевна, не посмел, а средство есть. Я сам готов внести за родителя вашего…
— Вы? — Она устремила на него пристальный взгляд, стараясь вычитать, что скрывается за этим предложением. Она знала, что даром он ничего не сделает.
— Точно так-с, я-с.
Он умильно посмотрел на Машу, и этот взгляд сказал ей все.
— Я понимаю,— произнесла она, встав с места,— вы хотите, чтоб я вышла за вас, тогда вы выручите из беды отца. Хорошо. Если никакого другого средства не сыщется, я согласна. Я сказала уж, что я готова на все для отца, и не отопрусь от своих слов. Но только, повторяю, одна крайность может заставить меня выйти за вас. Я сперва употреблю все средства, все усилия, чтобы помочь ему иначе, потому что видеть меня женою вашей будет ему почти так же больно, как быть опозоренным, не сделав ничего бесчестного. К какому дню он должен внести деньги?
— Через неделю, Марья Васильевна, через неделю беспременно-с. Через десять дней ревизора ожидают-с.
— Накануне назначенного дня вы узнаете мой ответ.
Она вышла. Подгонялов постоял еще несколько минут на одном месте, кусая себе губы, и потом также отправился восвояси.
«Теперь не уйдешь, голубушка,— говорил он себе, сходя с крыльца.— Поищи-ка других-то средств. Прытка больно! Дай срок, приберем тебя к рукам, шелковая выйдешь!»
Маша между тем послала за Шатровым. Когда он явился и она рассказала ему, он, во всем безусловно ей веривший, на этот раз усомнился в справедливости слов ее и начал уверять, что до нее как-нибудь неверно дошла эта история, что этого быть никогда не может. Хоть он и не глядел на действительность сквозь розовую, идиллическую призму, но ему казался, однако же, несбыточным такой случай. Маша сначала скрыла от него предложение Подгонялова, но когда Шатров продолжал настаивать на своем, что тут что-нибудь да не то, она нашлась вынужденной передать ему от слова до слова свой разговор с Подгоняловым. Кровь бросилась в лицо молодому человеку от негодования. Он увидел вдруг все в ином свете. То, чему он сначала не хотел верить, сделалось для него вдруг возможным. Это непременно устроено Подгоняловым, чтоб овладеть Машей, подумал он, и злость закипела у него в сердце.
